Я приехала домой разбитая, словно то корыто, что так много крови попортило старику из полудетской-полувзрослой пушкинской сказки. Кофе и ванна – больше ни о чем я не могла думать.

Хватит на сегодня с меня убийств, изуродованных трупов, страдающих несчастных мужчин и моего сострадания к ним. Хватит! Сыта по горло.

Хочу в воду, где, как утверждает естественная история, впервые зародилась жизнь. Я верю в это на все сто процентов. Потому что в воде я всегда возрождаюсь к жизни сама, как бы ни была измучена и разбита. Вода – колыбель жизни. Теплая, ласковая вода, в которой можно расслабиться и повиснуть в состоянии какой-то удивительной невесомости и нереальности…

Я собиралась провести в ванне… ну никак не меньше часа. Поэтому, сколь ни была я уставшей, я нашла в себе силы сварить кофе. Затем я взяла в спальне купленную сегодня утром удивительную глиняную вазу и перенесла ее в ванную комнату, поставила на умывальник. На белом блестящем фаянсовом фоне умывальника она выглядела еще эффектнее, чем прежде.

Я бросила на сервировочный столик пачку сигарет, положила на него кожаный мешочек с моими магическими костями, телефон, в большой надежде, что звонить он не будет, и все же не в силах отказаться от него, забыть про него, не брать трубку. Туда же я поставила кофе и отвезла все это в ванную. Затем я незамедлительно плюхнулась в воду, поскольку мне даже раздеваться не надо было – разделась я, едва войдя в свою квартиру.

Поднявшееся от моего погружения волнение воды успокоилось, и я принялась разглядывать свое тело, невольно сравнивая его со стоящей перед моими глазами вазой. Едва взглянув на нее в таком свете, я тут же расстроилась. Она была изящней и стройнее меня. Я не могу представить женщину, которая имела бы более изящную и стройную фигуру, чем у меня. Но если бы эта ваза была женщиной, ее тело было бы прекрасней моего, хотя, честно говорю, не могу представить себе это реально.

Чувство какого-то странного проигрыша в соревновании с вазой расстроило меня, но не родило желания разбить, избавиться от нее, чтобы забыть о своем проигрыше. Просто оно не давало мне окончательно расслабиться, отдохнуть от сегодняшнего дня.

«Впрочем, ваза тут ни при чем, – сказала я самой себе. – Признайся уж честно: ты не знаешь, что делать дальше с поисками убийцы Ирэн Балацкой. И это тебя раздражает и расстраивает. Ты боишься здорово проколоться. Ну-ка ответь, зачем ты кости рядом с собой пристроила? Потому что не знаешь, что предпринять дальше. Ну что ж – гадай, гадай… Но учти – чем больше ты надеешься на помощь магии и прочих высших сил, тем меньше у тебя шансов довести расследование до конца…»

Я секунду подумала. Да, надо сказать, версии у меня нет пока ни одной. И предложений нет, кроме одного – искать и искать, пока не найду. Если у меня нет предложений, почему бы мне не попросить помощи?

«Да пошла ты! Будешь еще меня учить, как мне работать, сама научись сначала!» – грубо сказала я самой себе и решительно взялась за потертый кожаный мешочек с магическими костями.

Я, конечно, не надеялась получить от костей ясный ответ, что мне теперь стоит предпринять, а от каких шагов надо воздержаться. После недолгих раздумий я остановилась на вопросе: «Что мне следует предпринять, чтобы раскрыть тайну убийства Ирэн Балацкой?» Не вполне уверена, что это был правильно сформулированный вопрос, но ничего другого я не придумала.

Я высыпала кости на столик. Выпала комбинация чисел: 2+23+28. Довольно странный ответ, хотя и правильный по форме. Я припомнила, что это значит. Не очень понятно, не очень: «Дайте ему заговорить, и Вам все станет ясно». Кто имелся в виду, кому следовало дать заговорить – совершенно неясно.

Я не получила ответа на свой засевший занозой в мозгу вопрос, но как будто бы успокоилась. А что? Я сегодня и так сделала все, что могла. Долг свой профессиональный выполнила. На сегодня можно и успокоиться. Забыть об этом деле. Что я и постаралась сделать.

Ваза вновь завладела моим вниманием. В ней была какая-то тайна, присутствие которой я чувствовала, но не могла не только сформулировать ее, но даже понять, в чем она заключается. Было даже что-то раздражающее и вызывающее в ее присутствии, в ее прекрасной, правильной форме, созданной мастером, вложившим в нее эту тайну. С этим мастером я вела постоянно какой-то диалог. Диалог без слов, на одних только ощущениях.

Меня вывел из задумчивости сигнал телефона. Я с раздражением к нему прислушивалась. Неужели опять Киреев? Какого черта ему нужно от меня среди ночи? Что, успокоиться никак не может, возбудился слишком сильно? Ну я сейчас ему посоветую, как снять возбуждение…

– Алло! Славик, деточка, если это ты, то я тебе не завидую!

– А что, по ночам вам звонят исключительно Славики? А что делать мужчинам с другими именами? С ними вы разговариваете только днем?

Голос был мне не знаком, хотя и напоминал кого-то, кого – я не могла сообразить. Но это, конечно, был не Славка Киреев.

– Кто это?

– Если бы я сам знал, кто я, я бы не сделал и половины из огромного числа глупостей, из которых состоит моя жизнь…

– Не заставляйте меня нервничать и напрягаться. Загадок мне хватает и днем. Если вы не ошиблись номером, то представьтесь – кто вы.

– Не могу поверить, что вы сегодня ни разу обо мне не подумали. Или, по крайней мере, о моей вазе, которую я вам сегодня подарил…

Последнее слово он произнес с иронией, и мне показалось, что он имеет право говорить «о моей вазе», хотя стояла она передо мной и я теперь была ее хозяйкой. Я, конечно же, сразу поняла, кто это… Раздражение мое в тот же момент исчезло.

– Виктор! Так, кажется, вас зовут?.. Как вы узнали мой телефон?

– Вы думаете, так сложно узнать номер телефона известной всему Тарасову Ведьмы? Вы, кстати, оказались правы – мне почему-то гораздо приятнее называть вас Ведьмой, а не Таней, тем более – Ивановой.

– Знаете, вы тоже оказались правы, – призналась я, – я действительно только что думала о вас. И не впервые за сегодняшний день.

– И я о вас тоже думал. Но вовсе не потому, что вы выложили тысячу баксов за мою вазу. Вас, кстати, не смущает, что я говорю – «мою» вазу?

– Нет. Я признаю ваше право на это… Право автора, право художника.

– Это не право. Это – суть. Я знаю о своих творениях гораздо больше, чем кто-либо. И не важно – где, у кого стоит моя ваза, кто на нее смотрит, я всегда вижу больше и глубже. Мало того, я сам смотрю сейчас на вас глазами моей вазы…

– В самом деле? У нее есть глаза? Что-то я не заметила… Хотя, пожалуй, нечто вроде взгляда я ощущаю постоянно. Так вы, значит, сейчас на меня смотрите? И что же вы, интересно, видите?

– Я вижу то, чем очень хотел бы обладать. Потому что я ценю прекрасное. И понимаю его лучше, чем кто-либо другой…

Мне стало, честно говоря, как-то не по себе. Я как будто и впрямь почувствовала на себе его взгляд, разглядывающий мое тело. Я даже рефлекторно положила руку на грудь, как бы защищаясь от неожиданного прикосновения этих внимательных глаз.