бы ладно, но ведь и цыгане так не говорят! Где это вы видели цыганку, которая не просит позолотить ручку, а старательно выговаривает: «Если ты дашь мне деньги?..»

И еще кое-что... Пока она говорила, меня охватило странное чувство: как будто я слышу что-то знакомое. Как будто надо напрячься и что-то вспомнить – тогда и пойму... При этом я могла поклясться, что вижу и слышу ее впервые. Несколько секунд длилась немая сцена: мы стояли молча, глядя друг на друга. Возможно, она ожидала ответа на свое: «Понимаешь?»

«Да что же это такое? – пронеслось у меня в голове. – Прямо наваждение какое-то! Почему я стою здесь, как приклеенная, и разгадываю загадки, вместо того чтобы спокойно идти домой?»

Усилием воли заставила себя встряхнуться и быстро пошла прочь. Заворачивая за угол, не выдержала и оглянулась. Цыганки во дворе не было.

Глава 5

Дома было тихо и пусто. Сестра уехала на несколько дней в Ригу, мама ушла в гости к подруге. Рассказывать о моих похождениях было некому. Я чувствовала себя усталой и какой-то очумелой, что было совершенно некстати: около четырех за мной должен был заехать Костя. Мы собирались к нему на дачу, а в воскресенье вечером прямо оттуда – на встречу класса. На часах было без четверти два. Я выдула без остановки три стакана минералки и отправилась в душ смывать с себя пот и усталость. Прохладная вода быстро привела меня в чувство, я стояла и блаженствовала, лениво размышляя о том, что в такую погоду лучше всего жить в ванной, если не можешь немедленно оказаться на морском берегу, и тут зазвонил телефон. Я выскочила из ванны, завернулась в полотенце и босиком побежала в комнату. Почему-то я не сомневалась, что это Костя – звонит сказать, что уже выезжает. Но это был не Костя. Это был Никита.

– Привет, – сказал он как ни в чем не бывало. – Извини, ради бога, что так получилось.

– Пришлось уйти? – вежливо поинтересовалась я. Хотелось проверить, как работает моя интуиция. Оказалось – хорошо.

– Я был дома, – заявил Никита, – но дверь открыть не мог. Я был не один. («Кто-то из наших подсуетился», – отметила я про себя.) То есть я бы, конечно, все равно открыл, но эта девка, черт ее дери, вцепилась в меня всеми когтями. Ей, понимаешь ли, неловко! Дура!

Я давно убедилась, что воспитывать Никиту бесполезно, а потому решила оставить этот пассаж без комментариев.

– Ты меня слышишь? – спросил он.

– Слышу.

– А мне плохо слышно – вода шумит. Погоди, сейчас выключу. Я в ванной. («А я уже нет!» – злобно подумала я.) Лежу, отмокаю. Голова трещит после вчерашнего. А может, от жары. Но я не просто лежу, ты не думай. Я песню сочиняю. Угадай, для кого! Правильно, угадала. Это будет не просто песня, это будет этот, как его?.. Черт, слово вылетело. Когда из первых букв получается слово – имя, например.

– Акростих, – сказала я. – Ты уже сто раз спрашивал.

– Ну, склероз, ну, что поделаешь! Ты лучше послушай:

Ищу я в имени твоем

Ручьев журчанье, шорох леса

И отдаленный майский гром,

Нам посланный, как...

Нам посланный, как... Как что посланный? Тьфу, черт, никак не могу придумать! Так хорошо шло, а тут заело. Не влезает – и все тут! Пить вчера не надо было и трахаться! Как же быть? Даже последняя строчка готова! Знаешь, какая? Слушай: «А, впрочем, главное – не в том...» Нравится? «Нам посланный, как...» Тьфу, дьявол!

– Нам посланный, как знак Зевеса, – вдруг брякнула я, совершенно неожиданно для себя самой. Понятия не имею, откуда он забрел в мою бедную голову, этот «знак Зевеса». Надо думать, сработал «майский гром». «Люблю грозу в начале мая...» – а там уже недалеко до последней строфы, в которой «ветреная Геба», как известно, «кормя Зевесова орла»... В общем, что-нибудь в этом роде...

– Как, как ты сказала? – завопил Никита. – Ирка, ты гений! Блеск! Неплохо у нас получается: я тебе посвящаю стихи, а ты их сама сочиняешь! Повтори-ка еще разок, я наберу.

– Что значит – наберу? – удивилась я. – Ты что, с компьютером в ванной?

– Ну да, с ним, родимым. У меня тут все приспособлено, какая-то такая штуковина – не то столик, не то полочка.

– Так ведь он же испортится от сырости!

– Испортится – и хрен с ним! У меня их несколько. Этот – для ванной. Та-ак, перебрасываем на дискету, вынимаем... Та-ак, прекрасно... «А, впрочем, главное – не в том...» Из этого мы сделаем романс... Скоро услышишь по телевизору. Знаю, знаю, ты не любишь. Так ведь никто не догадается. А мы никому не скажем. Или скажем? Слушай, так как насчет записной книжки? – вдруг без всякого перехода спросил он.

«Может, все-таки забрать? – малодушно засомневалась я. – Ведь устроит завтра цирк, как пить дать устроит! Не зря такой кроткий... Пересечься с ним прямо сейчас где-нибудь в городе, если, конечно, он собирается выходить, время еще есть...»

– Какие у тебя планы? – поинтересовалась я на всякий случай.

– Ясное дело, грандиозные! Сейчас вылезу из ванны, вытрусь и допишу письмо Люське. Позавчера начал, все никак кончить не могу. Я ей уже два месяца не писал – нехорошо.

«Не годится, – подумала я. – Не успеваю. Ну и черт с ней, с книжкой. Я ведь уже решила плюнуть и не суетиться»

– Напишу и пойду обедать с евреем.

Я подумала, что ослышалась.

– Пойдешь – куда?

– В ресторан. Еврей меня пригласил.

– Что ты такое несешь, Никита? – не выдержала я. Что значит: с евреем? Ты теперь обедаешь с представителями разных народов? По национальному признаку?

– Не по национальному признаку, а по государственной принадлежности. Ну да, не с евреем, конечно, – с израильтянином. Ты ведь про мои дела ничего не знаешь, тебе неинтересно. А я, между прочим, собираюсь на гастроли. В Австрию, в Венгрию, а потом в Израиль. Что тебе привезти?

«Тьфу, нелегкая!» – сказала я про себя.

Никита, не дожидаясь ответа, продолжал:

– Евреи не только меня позвали, у них там целая программа. Этот, который в ресторан пригласил, приехал договариваться. Вообще-то это не мое дело, а Антона, но они