я видел перед этим только раз, на Гауе, у какого-то Краснокаменского, который все три дня моего там пребывания только и делал, что расчесывал волосы и сам, и с помощью подруги. Но тот был брюнет. А у брюнетов и даже темно-русых волосы обычно толще и растут быстрее. А этого Рому я потом, кажется, больше и не встречал.

Так вот, на Яшке сам собой завязался концерт. Началось, возможно, с вялотекущего, как всегда, Пита, не помню. Помню только потом какого-то шотландца или ирландца с кучерявой пышной рыжей шевелюрой, игравшего неплохо на боковой флейте. Потом то ли Шлягер, то ли Элис Рижский что-то пытались петь. Затем кто-то еще. И не сказать, чтобы музыканты виртуозно играли, но, главное, слушатели были благодарны за любое развлечение. В конце этого концерта в ночи кто-то стал направлять на нас фотоаппараты со вспышкой. Женя Лонг крикнул, что это гэбуха и он их знает. Мы стали прятать лица, а в результате у Юрия Роста из «Литературки», а это был он, вышли не совсем правильные фотографии. Одна из них была опубликована, а через пару лет он подарил мне оригинал.

Вспомнил там еще английского хиппаря Алана с вьющимися блондинистыми волосами, кажется, в круглых очках, который все рассказывал по-английски, как хорошо живется в Англии.

Фестиваль заканчивался. Было начало жаркого приятного августа. В Москву стали подтягиваться из Крыма, Азии, Прибалтики. Все говорили, что на подъезде к столице менты тормозят и стараются не пропустить стремных попутчиков. Но москвичи все же имели право возвратиться домой. Однажды в начале вечера мы большой толпой, усталые после каких-то хождений, стояли перед памятником Грибоедову (уж не знаю, как там все оказались) и обменивались телефонами и адресами, расспрашивали друг друга о том о сем. Вдруг Стас Миловидов воскликнул что-то типа «Во, вылез наконец!», показывая в сторону метро. Неспешным шагом в яркой самострочной рубахе, расчесанный и благоухающий, выплыл не челн Стеньки Разина, а, как Иисус Христос, но без венчика из роз, Саша Пессимист (Вяльцев). Все налетели на него, как на долгожданную добычу, и стали чуть не ощупывать. Библейский вид худющего и несколько надменного человека с длиннющими русыми волосами и малюсенькой стильной барбюшеткой провоцировал любопытство. Когда всем надоело его терзать, благоразумные Стас и Федор Щелковский предложили: «Пипл, ну что, вот так все и закончится?! Давайте соберемся через три дня на День памяти Хиросимы и отметим это страшное событие маршем мира по Москве!» Ответом было дружное бурное согласие. Никто не хотел окончания праздника.

Из записей в пипл-буке: «Мне запомнилось, как Саша Пессимист вылез из метро “Кировская”, весь в прикидах, и столкнулся неожиданно для себя с такой же карнавальной тусовкой и приклеился, как и все, до конца фестиваля. Замечательный был сейшн на ступеньках Яшки, где играли “Битлов”, подыгрывал какой-то английский хиппи на кларнете, пилил что-то Пит, Петер, а Федор Щелковский выкрикивал лозунги. Нас фотографировали, а мы закрывали лица, думая, что это снимает гэбуха. Оказалось, что снимал Юрий Рост из “Литературки”… А шествие в переходе от Стрита к Красной площади! Сотенная толпа идет и скандирует: “Мы не будем воевать! Мы не будем воевать!” Встречные показывают два пальца: виктори. Анжела Черная хохочет, на нее оборачиваются еще двести человек. Харрисон, Шуруп в первых рядах демонстрации. Кто-то на ходу балуется травкой. Анюта Зелененькая идет в шлепанцах и что-то втирает своему другу индусу Рою. Щелковский с Женей Лонгом кричат, проходя мимо “Этажерки”: “Да здравствует «Этажерка!»” Игорь Билл с Ромой из “Коррозии металла” орут на всю улицу, когда спорят о каких-то музыкальных дисках. Эта прогулка-демонстрация по бульварам до метро “Арбатская” продлилась до самого рассвета. Там мы все обменялись адресами и телефонами, там нас сфотографировал какой-то человек, из Чебоксар, что ли. Мы смеялись и издевались над ментами, которые ездили за нами на машинах всю ночь и смотрели, как к нам присоединяются люди из других толп (например, один спартаковец Саша, который потом надолго к нам прибился), – под конец стало человек 150. И разъехались по домам, с тем чтобы встретиться уже 6 августа в День памяти Хиросимы».

Марш памяти Хиросимы

Марш этот был по пыльной, солнечной и пустынной воскресной Москве этаким большим гуляньем по бульварам, переулкам и даже дворам, откуда все население выехало на дачи и моря. Впрочем, в центре и тогда уже мало жило людей, все больше кособокие конторы. Повсюду эти организации были огорожены заборами, кроме одного ничем не ограниченного двора, в котором стояли строгие современные здания, утыканные антеннами. Где-то в районе Трубной, куда шумные полуцыгане и не преминули свернуть. Выбежали милиционеры и замахали на нас руками, чтобы поскорей из этой зоны убирались. В принципе мы могли с ними и поспорить и настоять на своем праве, но там было неинтересно и можно было беспрепятственно обойти с другой стороны и все равно выйти примерно в то же место, так что мы лениво развернулись и обошли, доставив охранникам, наверное, награды, медали и чины, как отбившим вражеское нападение…

Гуляли, знакомились и делились рассказами о давних и недавних приключениях. Шуруп рассказывал про крупное винтилово в Гурзуфе, а крепко к нам приблудившийся спартаковский фанат из Подольска Саша – про свои футбольные страсти и стычки с металлистами[14]. Интересный рассказчик был Федор Щелковский. Он, по-моему, в конце концов и предложил в ближайшие дни отправиться на природу. Но сначала мы устроили первую уличную выставку.

Никита Головин

Выставка у Грибоедова в августе 1985 года

Следующая акция была целиком придумана мной и по значимости была очень даже весомой и прародительницей всей последующей нашей смелости в уличных и квартирных выставках, да и самого Арбата, о котором теперь знают все художники и нехудожники мира. (Когда русские теперь приезжают на Монмартр и видят художников на площади, они так и говорят: «Это как у нас на Арбате», хотя до 1986–1987 годов эта улица была пустым местом в художественном смысле и стала тем самым Арбатом только благодаря мне и поддержке всего пипла в моих настойчивых акциях.) Эту самую первую выставку у подножия памятника Грибоедову на Чистых прудах 18 августа 1985 года я подготовил в несколько дней, собрав коллектив из десятка художников и просто объявив на плотной в тот момент тусовке о ее проведении. Хотя собственно художники-хиппи почти и не выставились. Предполагалось еще потанцевать под музыку на пустынном бульваре в воскресенье днем.

Оказывается, перед этим, в мае, в химкинском лесу у канала была проведена Никитой Головиным, Мишей Сталкером и другими художниками – Андреем Фроловым, Игорем Котвицким, Валерой Царевичем и кем-то еще – двухдневная, кажется, выставка картин, которые они сами туда привезли, потусовались с друзьями около них и в тот же день разъехались. Но я о ней ничего не слышал к тому времени. Это должно было быть интересно, но затаенность ее за городом, да еще и в лесу, без обзвона и открытого приглашения на тусовку не могла иметь резонанс.

Выставка у Грибоедова. Я, Клара Голицына, Джек, Август и Герцог. 1985

А тут я попросил участвовать несколько своих знакомых, из которых только Сольми отказался лично присутствовать (у него, как и многих хиппарей, висела за плечами психушка для отмазки от армии, и поэтому на любой подобной акции был риск опять туда, но уже насильно, загреметь), но несколько картин на оргалите дал. Еще моего тогдашнего приятеля Витю, которого я прозвал Врубелем. Мы с ним писали натюрморты и обнаженку в разных студиях. Он принес практически единственную свою классную картину с букетом сирени, сделанную в духе Врубеля, которого он боготворил. У Вити тоже, кстати, висела дурка, но он не побоялся. Чьи еще картины были, кроме моих, Кроки и Вити Врубеля, не помню, но кто-то еще выставлялся точно, и не один, потому что памятник был обставлен картинами с трех сторон и еще вдоль бордюра напротив. Другой приятель, мнивший себя уже маститым художником, Андрей Фролов, пришел, посмотрел со стороны и незаметно удалился.