собственного желудка, и нагнулась пониже. Потом, утирая губы, рассматривая испачканную в черной желчи и помаде с перламутровым блеском руку, подумала, что это – единственное очищение, на которое она может рассчитывать в своей жизни.

Ребекка не могла сказать, когда и от чего потеряла сознание: доконал ли ее алкоголь, успевший просочиться в кровь, или кто-то огрел ее по голове… Провал в памяти мог подтвердить и ту, и другую версию.

Лавчайлд с трудом открыла глаза и губы, тяжело сглотнула – соленая слюна наждаком прокатилась по пересохшему горлу. Ресницы слиплись, и было бы неплохо потереть глаза пальцами, содрать коросту, но это оказалось невозможно. Руки затекли от самых плеч, она их не чувствовала и даже не могла предположить, насколько те были свободны. Но, прижав голову к подбородку, смогла увидеть, что она одета в некое подобие смирительной рубашки, рукава которой завязывались сзади, вот только полы одеяния заканчивалась на поясе. Дальше из-под рубашки виднелся край юбки Лавчайлд и лишенные колготок босые ноги. Девушка медленно приходила в себя и еще пребывала в некотором полубессознательном состоянии, но она сообразила, что вряд ли с нее стали бы стаскивать даже испорченную обувь, если б ее просто похитили… с целью выкупа, например. Впрочем, с уверенностью сказать, где она находится, Лавчайлд не могла: в помещении оказалось слишком темно, из мрака были смутно различимы только голые стены, ко всему прочему, воняло, но не так, как, например, в лаборатории или больнице, не так, как на помойке. Незнакомый запах, но резкий, неприятный. И, она могла поклясться, перекрывающий ее собственный. Если тот, не считая естественного запах кожи, к тому же, не успел сам выветриться. Сколько она так провела, раз руки успели онеметь? Пару часов? Пару ДЕСЯТКОВ часов?

Дверь с щелчком открылась и одновременно зажглись электрические лампы. Лавчайлд зажмурилась и отвернулась, подождала, пока глаза привыкнут к свету, медленно открыла их и посмотрела, кто же почтил ее своим вниманием. Три женщины и один мужчина. Самой старшей было лет пятьдесят, может быть, больше, но выглядела она подтянуто и стильно: хороший макияж, умело подобранный костюм. При другом освещении и Лавчайлд, несмотря на наметанный глаз, дала бы ей лет на пять-десять меньше. Женщина выглядела настоящей мегерой, хоть и обладала некоторым шармом светской дамы. Но движения и походка всегда выдают характер. Всегда.

Вторая – лет сорока, впрочем, вероятнее, нет, тридцати пяти. Просто, в отличие от первой, эта женщина вовсе за собой не ухаживала. Выжженные дешевой краской волосы с отросшими корнями, забранные назад, хищный нос, длинный настолько, что, должно быть, появлялся в двери раньше, чем грудь этой особы… И одежда – точно для актрисы теленовелы в роли замарашки-библиотекарши, завершающая образ. Очки отбрасывали блики, скрывая глаза блондинки, так что Лавчайлд предпочла не судить сгоряча и не сбрасывать старую деву со счетов. Третьей в их компании была миловидная брюнеточка, невысокая и крепенькая, неуверенно мнущая в руках блокнот. Она выглядела, как студентка, которую преподаватели впервые привели на практику. Чтобы посмотрела, как работают настоящие профи. Что же до мужчины…

Он был прекрасен. Даже не так – он был идеален. Ни одной неправильной черты. Мечта всех женщин.

Только бросив на него один взгляд, Лавчайлд отвернулась. Она терпеть не могла совершенных мужчин. А этот, к тому же, пугал ее до чертиков: несмотря на мягкое выражение лица, в глубине его глаз светилось что-то… первобытное. Колдовское, почти людоедское.

– Что ж, наш милый трофей очнулся, – улыбнулась самая старшая женщина, выступая вперед. Видимо, она была лидером группы. – Надеюсь, ты сладко спала, дорогая, потому что скоро тебе придется день и ночь работать на нас.

– Что вам нужно? – просипела Лавчайлд и попробовала откашляться. Легкие и горло заныли, словно в них перетирали песок.

– Ничего особенного. Только то, что ты можешь нам дать без труда. Твое главное сокровище.

– Запах… – на сей раз Лавчайлд шептала потому, что опешила. Как можно было украсть у нее то, что дала природа? Но, судя по решительным лицам гостей, они знали способ. И, возможно, очень болезненный.

– Мы давно наблюдали за Вами, миз. И выяснили, что Вы идеально подходите для нашего эксперимента, – женщина зловеще улыбалась, чеканя слова. Ей явно доставляло удовольствие смотреть, как все ниже и ниже опускается голова обескураженной, испуганной Лавчайлд. – Какое счастье, что мистер Квинн не спускает своим наемникам невыполненных обещаний.

Ребекка пробормотала все проклятия, что смогла вспомнить, в адрес бывшего друга и любовника.

– Он ведь мне даже не заплатил!

Женщина пожала плечами.

– Это не мои проблемы, милая. Идемте, девочки, – она повернулась к ассистенткам и подтолкнула их вон из комнаты. – Вы ведь уже оценили перспективу? Ощутили этот запах?

Дверь за ними закрылась. С пленницей остался только мужчина. Ребекка попробовала посмотреть на него иным взглядом, ища в его лице то, что не заметила в первый момент: может быть, сострадание, жалость? Хотя бы вожделение. Но наигранно-веселое совершенное лицо осталось пустым, как у гипсового изваяния.

– А я буду Вашим надзирателем, леди, – мужчина с улыбкой поклонился. Лавчайлд предпочла, чтобы его губы издевательски искривились, но нет – на лице ее пленителя была все та же участливость, что и в первую минуту. Будто он был и впрямь рад ей. – Говорите, если Вам что-нибудь понадобится. Кстати, меня зовут Бен.

– Мне похер, – огрызнулась Лавчайлд и закрыла глаза. Она слышала, как Бен хмыкнул и вышел, закрыв за собой дверь. Через секунду слепящий свет ламп перестал рваться ей сквозь веки.

Одна из похитительниц – самая младшая, брюнетка – пришла покормить Лавчайлд. Пленница не знала, сколько прошло времени, но, судя по вконец затекшим конечностям и чувству голода, минуло несколько часов. Несмотря на то, что обед состоял из противной пресной похлебки и остывшего картофельного пюре, Лавчайлд с жадностью тянулась губами к ложке. Когда еда закончилась, брюнетка вытерла пленнице подбородок салфеткой и, собрав посуду, направилась к выходу. Но, не дойдя до двери, вернулась, наклонилась к Лавчайлд и шепнула ей на ухо:

– Я приду через шесть часов. И… мне очень жаль, мисс.

Лавчайлд отвернулась. Не сказать, чтобы она почувствовала расположение к покормившей ее девушке – слишком большой опыт, слишком подозрительный характер. Но и ненавидеть ее она тоже не могла. Девчонка явно была вынуждена участвовать в сговоре с более старшими напарницами. Или остаться навечно обреченной: когда она наклонилась, Лавчайлд затошнило. От девушки омерзительно пахло. Разложением и полупереваренной пищей, словно у бедняжки был вспорот живот. Не будь та одета в короткий полупрозрачный топ, Лавчайлд бы в это поверила.

По