Но Панчо Карроса приказал долго жить. Зарезали его в одном борделе в селении Пампа-Уньон. В ту ночь он кутил: надрался и хвастался многочисленным слушателям, будто пригнал людей в пампу больше, чем все остальные наниматели вместе взятые. «На Тихоокеанскую кампанию[15] в 79-м и то меньше солдат набрали», — любил он заметить по пьяной лавочке. По полицейским отчетам, убийцей оказался один из сотен крестьян, которых Карроса обманом привез с юга. Он приехал работать в этом дьявольском пекле со всем семейством, вскоре у него умерло двое детей, взрывом ему оторвало три пальца и в довершение несчастий жена сбежала обратно на юг с вольнонаемным помоложе его.

Так или иначе, никто не взялся бы отрицать, что Магалена Меркадо — «двоедушная шалава», по словам благопристойных сеньор прииска. — всем своим поведением напоминает настоящую сумасшедшую. Ибо нигде и никогда, кореш, говорили местные холостяки, не видали мы бляди такой блядовитой и одновременно такой искушенной в делах божеских.

Смуглая, светло-каштановые волосы, будто чуть прикрытые глаза, глубокие зрачки — такова была Магалена Меркадо. Мягкие изгибы и томные движения ее тела оставляли в воздухе чувственный след словно бы больной голубки.

Голубиная природа проскальзывала и во всей ее повадке, и в негромком переливчатом голосе.

Кое-кто утверждал, будто такие голоса созданы для спальни.

Возраста, как, впрочем, и всего остального о ней, никто не знал. Мужчины насчитывали от двадцати пяти, может, чуть больше, до тридцати пяти, может, чуть меньше. Она не только веровала в Бога Отца, Бога Сына и Бога Духа Святаго, но и истово поклонялась Богоматери Кармельской[16]. В спальне у нее стоял образ Святой Девы почти в натуральную величину, выточенный из дерева и всегда окруженный свечами и бумажными цветами.

Те, кто склонялся к мысли, что она прибыла вместе с малахольными, рассказывали в подтверждение своей правоты, будто Святую Деву заодно с бронзовыми канделябрами Магалена Меркадо добыла в опустелой церкви очередного заброшенного прииска, благо в пампе таких хоть отбавляй. Их противники в споре утверждали обратное: блудница явилась с юга по собственной воле — хоть и почти в одно время с чеканутыми, вскоре после приезда приходского священника, — и они собственными глазами видели, что, когда она сходила с поезда, при ней уже был скрепленный железными скобами огромный, словно гроб, сосновый ящик, где и хранились канделябры и Святая Дева.

Большая часть обитателей Вошки — за исключением разве что самых сведущих, то есть тех, кто поближе к начальству, — не могли взять в толк: каким боком проститутка, которая поначалу работала прямо в комнатушках холостяков, за несколько недель добилась от компании, чтобы ей выделили дом? И каким еще боком после массовой уличной драки, затеянной голыми и пьяными, будто пьяные вишни, шлюхами в День святого Лаврентия, покровителя шахтеров, — одни бились перочинными ножиками, другие тыкали во врагинь ножницами, третьи приспособили для защиты и нападения булавки и вязальные спицы, — и последующего их выдворения из лагеря ей единственной, «богородицыной потаскухе», удалось остаться и по-прежнему заниматься своим ремеслом? Спору нет — она одна не участвовала в стычке, но все равно поползли слухи, будто гринго-управляющий сделал ее своей официальной любовницей.

Сперва клиенты конфузились и мялись при виде алтаря в углу комнаты, предназначенной для утех, а некоторые особо богобоязненные даже бывали не в силах осуществить то, за чем пожаловали. Образ Святой Девы, — метр двадцать в высоту, ручная резьба, — поражал нездешней красотой. И Магалена Меркадо нашла разумный выход: каждый вечер, перед началом приема «прихожан» — как сами себя окрестили ее завсегдатаи, — она преклоняла колени, горячо крестилась и укрывала Деву с головой синим бархатным платом.

— Я тут скоренько, Индианочка, — шептала она.

Магалена Меркадо не скрывала неприязни к священникам, в первую очередь к вошкинскому падре, которого, если ей верить, знавала еще в родном селении, но посещала все мессы до единой. Несколько секунд спустя после начала на цыпочках, бесшумно, словно призрак, вплывала в церковь и садилась в последнем ряду слева.

Толстый, пунцовощекий, страдающий тиком падре с бегающими глазками заходился в приступе яростного кашля, и на уголках губ у него выступала пена, когда ему намекали на возможное прежнее знакомство с блаженной проституткой. Чаще всего, завидев ее в храме, он делал вид, будто ничего не замечает, и вел службу, как обычно. И все же иногда, особенно по воскресеньям, когда народу собиралось больше всего, он в сбившейся набекрень столе вдруг принимался потрясать Библией и проклинать блудницу с амвона словами 16-й главы Книги пророка Иезекииля, откуда старался выбрать самые хлесткие стихи. А если уж на душе у него было совсем гадко, он с отвращением обрушивал на нее всю библейскую артиллерию: Посему выслушай, блудница, слово Господне!.. Я буду судить тебя судом прелюбодейц… за то вот, Я соберу всех любовников твоих, которыми ты услаждалась… предам тебя в руки их, и они раскидают возвышения твои, и сорвут с тебя одежды твои, и возьмут наряды твои, и оставят тебя нагою и непокрытою. И созовут на тебя собрание, и побьют тебя камнями, и разрубят тебя мечами своими. Сожгут домы твои огнем и совершат над тобою суд перед глазами многих жен; и положу конец блуду твоему, и не будешь уже давать подарков.

И все же любой из нас, вошкинцев, мог засвидетельствовать, что Магалена Меркадо куда благочестивее любой ханжи из худосочной католической общины. Она прибегала к покаянию и постилась дважды в неделю, ежеутренне и ежевечерне преклоняла колени в молитве Святой Деве и обладала таким безграничным великодушием и любовью к ближнему, что единственная из всего поселка приютила несчастного безумца дона Анонимо, когда компания вышвырнула его на улицу без выходного пособия.

Она выделила ему место в том уголке дома, где его не беспокоили ежедневные хождения клиентов туда-сюда, ухаживала за ним, когда он простужался, лечила раны на голове, причиненные камнями из мальчишеских рогаток, и укусы бродячих псов, которые иногда нападали на него в пампе. По выходным подравнивала ему бороду и стирала запыленные обноски, достойные робинзона пустыни. Накануне праздников — особенно церковных — ставила его в цинковый ушат, хорошенько терла импортным мылом, окатывала из ведра, вычесывала вшей (пока он не стал брить голову наголо) тем же костяным гребешком, которым каждый вечер пользовалась для этой цели сама, делала пробор и умащала бриллиантином — хоть сейчас отправляй на танцы в Клуб служащих. Юродивый без единого слова — меланхоличный мотивчик захлебывался под струйкой воды из ведра — покорно и тихо, словно беспризорная зверушка, ждал, пока его приведут в порядок.