— В Вошку едет Христос из Эльки!

Весть промчалась по улицам прииска, словно лисица, за которой гонятся псы. Несмотря на смоляной зной сиесты, половина селения высыпала на станцию встречать проповедника.

Женщины накинули на головы темные платки, захватили четки и приняли благочестивый и скромный вид, немного смягчавший резкие черты работящих, крепких теток, способных ради семьи на любые жертвы; дети тащили за собой проволочные обручи и жестяные машинки и страшно радовались чему-то новенькому в бесконечном унынии пампы, единственного знакомого им мира; немногочисленные мужчины, которые в этот час сидели на валунах у дверей домов и отдыхали, — пока остальные участвовали в собрании профсоюза или сторожили входы на завод от штрейкбрехеров, — вышли в майках и парусиновых сандалиях следом за женами и детьми поглазеть, кум, как чилийский Христос будет проповедовать в пустыне. Даже самые недоверчивые и циничные, — а в пампе не было людей циничнее и недоверчивее забойщиков, — сомневавшиеся в том, что этот босяк и тунеядец — сам Христос-Царь и умеет творить чудеса — «да он, шаромыжник, и дите малое от золотухи не вылечит, земляк», — навесили на свои квадратные физиономии презрительную мужественную невозмутимость и поплелись-таки на станцию.

В час сиесты в пампе солнце походило на пылающий камень в небе, в воздухе не шевелилось ни ниточки ветерка, и был этот воздух так чист, что позволял видеть километров на семьдесят вдаль.

Ни облачка по всему небосводу.

Сгрудившись на маленьком перроне, жители Вошки озирали горизонт, приставив козырьком ко лбу одну руку и обмахиваясь другой. Там и сям женщины зажгли свечи и шепотом молились, распространяя запах нагара и пота.

Босоногие мальчишки взобрались на цинковые крыши станционных складов и первыми завопили:

— Едет!

Издали дрезина, везущая пассажира в бурой тунике, казалась кораблем, бороздящим море миражей.

Как только удалось разглядеть фигуру пришельца, самые набожные дамы — со свечами и четками, — не в силах противиться притяжению Просвещенного, побежали ему навстречу. Уже за цистерной с водой для паровозов они, ликуя, окружили дрезину.

Некоторые, никогда прежде не видавшие пророка живьем и даже на фотографиях и представлявшие его воздушным и изысканным наподобие его святейшества папы, горько разочаровались. Христос оказался нищим и неухоженным: пыльная всклокоченная черная борода, спутанные космы, застящие глаза, разбитые сандалии и грязная, вся в песке, хламида.

Восседавший на дрезине проповедник и вправду смахивал на усталого, озабоченного, побежденного вола. Впрочем, именно так он чаще всего и выглядел вследствие жизни без крова и бесконечных пеших переходов. Многие мамаши по всей стране даже бранили детей, явившихся с улицы чумазыми и растрепанными, ты только взгляни на себя, шкода, вылитый Христос из Эльки, Богом клянусь.

Несмотря на разочарование, постигшее некоторых женщин, большинство исполненных веры и трепета норовили опасно приблизиться к вагонетке и потрогать распятие из «святого дерева», привязанного у пророка к тыльной стороне левой ладони. Или, просунув руку сквозь лес лопат, молотов и стальных ломов, которые держали опешившие путейцы, погладить хоть краешек христовой туники, она, говорят, чудодейственная, соседка, вот те крест. Проповедник тем временем раздавал благословения и довольно вяло осенял всех крестным знамением.

На перроне его тут же окружила толпа менее верующих детей и мужчин. Они смотрели на него с любопытством, будто на старого, заматерелого циркового зверя. Поблагодарив железнодорожников за самаритянский поступок и благословив каждого прикосновением распятия — «Да воздаст тебе в веках Отец наш Предвечный, брат», — проповедник сошел с дрезины, поддерживаемый расшибавшимися в лепешку почитателями. В центре толкучей процессии он зашагал к выстроенному из цинковых листов поселку. По дороге к ним присоединялось все больше верующих, которые приветствовали знаменитого пророка и громко славословили; самые озорные мальцы старались потихоньку харкнуть ему на спину и пнуть по щиколотке; старушки совали нарезанные фрукты и кувшины с киселем, а некоторые, самые кипучие, обладательницы четок и свечей, плакали и молили одарить их святым словом. Они хотят слышать его, внять его наставлениям.

— Хотим, сеньор Христос из Эльки, научиться каяться в грехах наших! — со слезами твердили они.

У него же от усталости слезились глаза. Он просил простить его, может, позже, после краткого отдохновения, на вечерней прохладе, он и выйдет на площадь с проповедью. «К тому же, драгоценные сестры, — добавил он, почти не размыкая губ, — чем учиться покаянию, лучше бы вовсе не впадать во грех, не правда ли?»

Но в конце концов, уже на окраине селения ему пришлось сдаться. Тронутый горячими мольбами женщин, а также обрушившимися на него подношениями и знаками любви, он, несмотря на утомление, уступил желанию собравшихся. Торжественно вытащил из пакета плащ, развернул, словно плащаницу, и закутался. После, следуя старой привычке, повел глазами поверх людских голов. Он искал возвышенное место, любой пригорок или холмик, с которого можно было бы изрекать советы и здравые помыслы на благо Человечества. «Как Иисус из Назарета читал Нагорную проповедь», — умильно пояснял он, если спрашивали.

Однако пампа в Вошке, да и почти всюду, насколько хватало глаз, была гладкой, как доска, и ему оставалось только залезть на валун селитряной породы на обочине. Оттуда, стоя лицом к солнцу, распахнув руки на манер служащего мессу священника — валун служил алтарем, — он принялся проповедовать, наставлять, наущать так милостиво и благодушно, что по щекам смятенных слушателей тут же полились слезы волнения. Сначала он, по обыкновению, возвестил, что конец времен уже на носу и пора, души внимающие, покаяться, но в общем речь вышла более человеческой, нежели божественной, более домашней, нежели богословской, и почти полностью состояла из советов такого рода: христиане, желающие сохранить доброе здоровье, равно телесное и духовное, должны во всем следовать природе, подниматься засветло, завтракать как можно легче, — чашки чая или тыковки крепкого мате больше чем достаточно, а сиеста не должна превышать четверти часа, незачем впадать в беспамятство надолго, наука неоспоримо доказала, что долгий сон вреден для настроения и силы воли. Немногим оставшимся мужикам он повторил всегдашние неубедительные слова: следует избегать спиртного, бокала вина за обедом вполне хватает для поддержания себя в добром расположении духа и тела, а что касается носков и шляп, то надевать их можно только при крайней необходимости, поскольку ноги и голова, как всякому известно, — важнейшие органы и, как никакие другие, нуждаются в проветривании.

— Один верующий, можно сказать, поэт, когда сопровождал меня, говаривал: «Тело, братья и сестры, ежели с ним по-хорошему, всю жизнь протянуть может».

Под конец беззубая старуха подтащила к нему за руку страдающего глистами мальчонку и попросила о помазании дитяти во имя Господне. Христос из Эльки беззаботно отвечал, что из-за пустяков, возлюбленная сестра, не стоит и беспокоить Предвечного Отца, который в этот час, скорее всего, вольготно устроился на небесном престоле и наслаждается сиестой. Недаром существуют домашние снадобья на лекарственных травах, созданных Господом Всемогущим. И тут же громко и внятно, чтобы все собрание слышало, рассказал простейший способ изгнания кишечных червей. Мотайте на ус, сестры: перво-наперво, растолочь в пыль горсть тыквенных семян, после влить в них пол-литра кипятку, взболтать, остудить и давать натощак больному, все равно — ребенку или взрослому. А как выпьет — немедленно задать слабительного позлее и высадить на горшок, на четверть налитый теплым молоком.