Под тонированным щитком шлема скрывается невозмутимое лицо полковника и сосредоточенный взгляд холодных бирюзовых глаз. Позавчера он соизволил снизойти до нескольких слов прессе и твердо заявил, что в ближайшее время все зачинщики Бунта непременно окажутся под стражей. Гибель Оустилла покажет наглядно, насколько могут быть уязвимы эльфы. Как и простые смертные…

— У этой снайперской винтовки нет отдачи. Жми.

Я жму, толком не осознав свои действия. Оустилл даже не успевает схватиться за сердце. Он падает на спину, и уже в процессе этого падения я успеваю еще раз рассмотреть в оптике его лицо под щитком шлема. Веки медленно опускаются, но перед этим мне почему-то кажется, что последний взгляд направлен именно на меня.

Чертов сон, ночь за ночью. Чертов Оустилл, в бирюзовые глаза которого приходится смотреть едва ли не каждый день. Конечно, он знает, кто его ранил, но присутствует рядом молчаливым наблюдателем. Я не слышала от него ни слова упрека, ни ругательства, — впрочем, как и от всех других дроу, — дознавателей, которые одеты в безупречные, с иголочки, костюмы. Все дроу вежливы и называют меня «госпожой Барнетт». Бойцы спецподразделения во время захвата вели себя иначе… Про эльфов ходят такие анекдоты: если офисный менеджер поймет, что манжеты рубашки высунулись из-под рукава пиджака на неуставную длину, то застрелится.

Не застрелится. Манжеты всегда нужной длины… Дознаватели меняются часто, через день, и каждый допрос начинается с дежурной улыбки и вежливого вопроса: какой кофе принести госпоже Барнетт? И ведь приносят, следуя странной логике мужчин-дроу, которую можно понять только в том случае, если вы чувствуете скрытый смысл известной фразы: «женщину можно ударить только цветком»…

Многочасовые беседы хотя бы помогали мне не оставаться наедине со своими мыслями в крохотной одиночной камере, стены которой опостылели мне до ряби в глазах. Впрочем, беседа — сильно сказано. Я отвечала на вопросы, но если пыталась задать встречный — все игнорировалось. Эльфы пропускали мои вопросы мимо своих острых ушей. Это доводило меня до белого каления, но я ничего не могла поделать, оставаясь в полном неведении относительно судьбы других задержанных и того, что происходило за пределами острова Ферт-оф-Форт.

Об этом месте почти ничего не известно, но несколько журналистских заметок в прессу все же пропустили.

Тюрьма поделена на несколько зон: в «серой» содержат тех, кто уже отбывает срок, в «синей» — тех, кто под следствием, и в перспективе окажется в «серой». В «красной» зоне находятся те, кто, с большей долей вероятности, в «серую» уже не попадут, потому что будут казнены. Забыть об этом не даст ничто: ни та самая малюсенькая одиночная камера, ни красные полосы, идущие по полу камеры и коридора, ни ярко-красный комбинезон со штрихкодом на спине и груди, ни стаканчик с кофе, который приносят перед каждым допросом, стоит только намекнуть…

Да и смысла нет забывать, никакого. Когда не стало мамы, я долго не могла понять и возмущалась, почему она не возвращается из больницы. Папа же говорил так:

— Каждому Господь выдает свою меру скорби, и ты не можешь знать, насколько она велика… Но все испытания и удары судьбы, посланные свыше, нужно переносить с достоинством. Тогда нельзя исключать, что твоя мера скорби будет уменьшена.

Прости, папа, но с достоинством у меня не получилось. Нескольких часов хватило, чтобы разметать осколки моей прежней жизни. Я ведь не джинна выпустила из разбитой старинной бутылки, а всех демонов из ада, а потом уже не вышло загнать их обратно. Каждый миг и каждый час к ним добавлялись новые, и единственное, что можно было попытаться сделать — это взять их под контроль.

А надо было остановиться сразу, когда стало ясно, что подонок, застреливший Эвана и папу, был убит на том самом месте, на парковке у супермаркета. Когда загудел айтел, и я услышала в трубке равнодушный и, вместе с тем, какой-то заискивающий голос, то сразу поняла — случилось неладное.

— Госпожа Барнетт? К вам направлены сотрудники полиции. Вам нужно поехать с ними.

Я быстро узнала, что мера скорби слишком велика, чтобы не выйти за пределы моего сердца. И комиссар полиции, и представитель Департамента внутренних дел, и коронер, и судебные медики — все они, люди и эльфы, задавали вопросы, выражали сочувствие, обещали разобраться, давали мне бумаги на подпись… И все сходились в одном: это трагическая случайность. Виновный мертв, и спросить сейчас не с кого и нечего. Разумеется, государство выплатит мне все возможные компенсации…

А я уже не видела и не слышала ничего, мир сузился до размеров файла с электронными свидетельствами о смерти.

— Мы не можем сейчас отдать вам тела, госпожа Барнетт. Следствие все же будет.

Во мне бурлила самая настоящая ненависть. Острая, болезненная, всепоглощающая. На кого ее обратить, если виновный мертв?!

На выходе буквально бесновалась свора журналистов, которых сдерживало полицейское оцепление вокруг участка на Мюррей Террас. И сейчас я люто ненавидела всех: и тех, кто стоял в этом оцеплении, и тех, кто пытался за него прорваться. Кому-то это удалось, и невозможно уже было вернуть несколько слов, которые я бросила в лицо дроу, держащему в руках камеру системы «айтел».

Глагол «убили» и обещание «поплатитесь» улетели в эфир мгновенно.

Звонки со всего клана Барнетт и многих других посыпались на меня нескончаемым потоком:

— …чудовищно…

— …скорбим вместе…

— …кто-то должен нести ответственность…

— …поставить точку…

— …остроухие ублюдки…

— …никакая месть не будет достаточной…

— … раз и навсегда.

Я не стану перечислять имена тех, кто один за другим приезжали и приходили ко мне домой на Альберт-стрит, где по всему кварталу теперь дежурила человеческая полиция. Родня по маминой и папиной линии, соседи, друзья, родня друзей, друзья друзей, враги друзей, любители сенсаций, представители разных церквей. Прим. авт.: В Шотландии существует национальная пресвитерианская церковь, возникшая в эпоху Реформации, и епископальная (католическая) церковь.

Все они слились в одну безликую массу, ждущую от меня очень многого: возглавить… поддержать… принять решение… потребовать… и, наконец… простить.

ПРОСТИТЬ?!

Вы хотите больше всех, святой отец! Простить?! НИКОГДА!

Я нашла в себе мужество выставить всех за дверь, и, наверное, минут двадцать просто сидела в комнате Эвана, не будучи в силах хотя бы прикоснуться к его вещам.

Мой мальчик сюда больше не вернется…

И снова загудел айтел.

ДЭЙ?!

Услужливая память дернула за совершенно ненужные сейчас ниточки. Двести тридцатый год, Глазго, дизайнерские курсы, билет в дансинг Бэрроулэндс… Прим. авт.: «The Barrowlands», культовая рок-площадка Шотландии, в Ист-Энде Глазго, принимающая музыкантов мирового уровня. Звонок по номеру, который я старалась вычеркнуть из памяти… Мягкий и нежный баритон Дэйеля в трубке, встреча, поцелуй, ночь после концерта… Зачем ты звонишь сейчас, когда я меньше всего нуждаюсь в словах утешения от эльфа?!