не хватило времени, поэтому их и не брали. В пулеметном взводе были только старые пулеметчики. Их являлось так много, что я смог ставить стрелками унтер-офицеров, которые уже командовали на фронте взводами.

Так как при продолжающихся переменах было невозможно познакомиться с каждым человеком в отдельности, я предоставил взводам некоторую самостоятельность. Командиры были ответственны за обучение и внешний вид и людей, и лошадей.

Спустя примерно три недели обучения езде и упражнений во дворе казармы эскадрон почти ежедневно выезжал на учения на Темпельхофском поле. Эскадронные учения довоенного образца имели целью лишь укрепление дисциплины. Муштра верхом воспринималась куда менее остро, нежели при пехотных упражнениях. В конце февраля установилась прекраснейшая весенняя погода, так что учения драгун радовали и в этом отношении.

Особое удовлетворение доставляли случаи, когда на Темпельхофское поле нас сопровождал полковой оркестр с литаврами. Эскадрон в стальных шлемах, с полковым оркестром во главе тогда всякий раз производил сильное впечатление на берлинскую публику, которая уже привыкла видеть на улицах исключительно недисциплинированную солдатню. По тогдашним временам было почти что неслыханно, если днем отдельные взводы с карабинами на плечах, в сомкнутом строю, во главе с офицером шли маршем на стрельбы в Хазенхайде[61].

* * *

Моя же голова была забита тем, что в отношении обмундирования и оснащения следовало выступить на фронте так же, как это было в 1914 г. После долгих блужданий туда-сюда удалось полностью обмундировать и оснастить весь эскадрон. Даже седла, чепраки и сбруя были совсем новые. Пулеметы вместе с повозками я приказал доставить с оружейной фабрики в Шпандау. Оба еще не бывали на поле боя, чтобы точно их пристрелять.

Что же касается личного состава, с начала марта я обучал его, чтобы в конце концов держать под контролем. В последние дни дезертирств уже не было. Все были готовы служить и исполняли свои обязанности без малейших затруднений. Для тогдашних времен и при таком смешанном составе это было что-то необыкновенное!

Сколь взбаламучен был личный состав, видно хотя бы из того, что у меня было двое солдат, которые еще незадолго до прихода ко мне, будучи спартакистами, штурмовали редакцию «Форвертс»[62]. С ними обоими у меня не было никаких проблем. С тех пор, как у нас на крагах были знаки различия, имевшиеся только у моего эскадрона, возник и своего рода здоровый дух товарищества. Солдаты были горды тем, что они – добровольцы, то есть нечто особенное».

И если все же этот эскадрон и возник в продолжение и при поддержке воинских частей еще мирного времени со старым материалом и прочным костяком из офицеров и унтер-офицеров, другие фрайкоры были зачастую обязаны своим существованием исключительно решимости и энергичным действиям отдельного, более или менее молодцеватого командира. Как это выглядело, могут продемонстрировать следующие строки из книги одного такого командира фрайкора, бывшего во главе роты Люнебурга, ставшей одним из первых подкреплений для Железной дивизии:

«…Уже не было более офицера и солдата, а только бойцы, хотя среди них были и офицеры. Связь между ними заключалась лишь в командире, в вере в него. Редко когда к подобным солдатским вожакам предъявлялись столь высокие нравственные и человеческие требования, как во фрайкоре. Ведь он должен был не только вести в бой, решительно и четко руководить, он обязан был заботиться о довольствии, обмундировании, амуниции, жалованье, иногда ночью вместе со своим денщиком выезжая верхом по большевистской территории к своему далекому отряду, чтобы иметь возможность уже на следующий день точно в срок выдать добровольцам заработанные ими деньги. Каждый солдат в отдельности никогда не обязан был задавать вопрос, где командир достал необходимое. Добровольцы в этом оказывались словно доверчивые дети перед заботливым отцом.

Все эти доверившиеся относились к командиру фрайкора с почти неистовой преданностью. Ведь после болота Ноябрьского бунта им вновь даны были опора и цель, возможность человеческого существования на новом, прикрывающем восточную границу поле боя. Этот доведенный до крайности принцип вождя представлял собой опасность. Если командир погибал, фрайкор оказывался поражен в самое сердце. Другому человеку в верности добровольцы уже не поклялись бы. Новый командир должен был бы сражаться буквально за каждую душу. Лучше всего подошел бы офицер, который с самого начала был во фрайкоре. Чужак так и остался бы чужаком, так как он не участвовал в формировании части с самого начала, не проникся его духом.

И это не было военной недисциплинированностью, как иногда утверждают. Эта своеобразная, основанная на доверии, позиция командира возникла потому, что во фрайкоре не было призывников, он был в миниатюре первым проявлением подъема национального духа, народной армией в самом чистом виде этого слова».

И сколь идеалистически было задумано это предприятие, столь велики были его трудности, возникавшие из-за такого отношения к командованию. Такой беззаветной зависимостью от командира и объяснялись те необыкновенные контрасты в свершениях одних и тех же частей, а также неизбежные порой уступки пожеланиям и особенностям подчиненных, о которых в армии старого образца с ее дисциплиной не могло быть и речи.

Дальше всего процесс восстановления частей из всех соединений корпуса продвинулся в 1-й гвардейской резервной дивизии. Под руководством ее последнего за годы войны командира генерал-майора Тиде в ней собрались почти исключительно испытанные в боях солдаты старых гвардейских полков. Сам командир дивизии являлся прошедшим многие сражения фронтовиком, который еще в 1915 г. за высоту Лоретто[63] получил Pour le Merite и теперь еще оказывал своим личным примером огромное влияние на солдат. В лице капитана фон Рабенау дивизия получила опытного офицера Генерального штаба. Кроме входивших в ее состав по старому боевому расписанию частей[64] теперь в нее влился ряд добровольческих формирований из бывших гвардейских и кавалерийских полков: батальон Шаурота из 1-го гвардейского, гвардейских стрелков и полка Елизаветы[65], батальон Мальцана из 5-го гвардейского полка и других воинских частей из Шпандау, эскадроны из 1-го гвардейского уланского, гвардейских кирасир, 7-го кирасирского и 16-го уланского полков. Офицерский корпус во всех соединениях был многочисленным и состоял в большинстве своем из испытанных фронтовиков. К последним относился, прежде всего, и командир пехоты, полковник барон фон Шрёттер, который, будучи типичным старопрусским служакой, особенно не выделяясь, своим твердым, цельным и резким характером воздействовал на своих солдат. Имелись и дельные и надежные унтер-офицеры. Необходимое обмундирование, оснащение и вооружение воинские части сумели раздобыть обычным тогда способом угроз солдатским советам, их собраниям и т.д. Мелкие препятствия вербовке со стороны некоторых инстанций, а солдатские советы даже полагали себя обязанными их устраивать,