шинели меня схватила. Трясет её всю, по щекам слёзы текут.

Так, так, так… Вроде и лицо чем-то знакомое…

— Дядечка Ваня!!! Я — Маша!

Маша, Маша, Маша… Нет, не припомню…

— Вы у фельдшера нашего жили! Спасите, помогите!!!

У фельдшера я в селе Федора жил. Но, где это село и где мы сейчас…

Тётка, что с ребятишками была, ко мне двинулась.

— Машенька, Машенька, ты что? Пойдём, пойдём, дитетко…

Сама девочку за руку схватить пытается, та изворачивается, ещё крепче за меня уцепилась.

— Так, стоп. Не тронь девочку.

Я тётку рукой чуть отодвинул.

— Сейчас разберемся. Отойди, говорю.

Не нравится тётке моё поведение. Глаза у неё злющие-презлющие.

— Меня она в публичный дом продать собирается!!!

Девочка пальчиком своим на тётку показала. Саму её сильнее затрясло.

Так… Это ещё, что за дела?

На шум и гам никто не сбегается. Один я. Спит народ в нашем эшелоне. Время-то — чуть-чуть светать только начало.

— Мамка меня рукоделию учиться отправила, а она меня в публичный дом…

Тут дверь вагона, у которого весь сыр-бор происходил, в сторону отъезжать начала. Затем сонная голова в открывшийся проем высунулась.

— Чо разорались? Спать не даете…

— Земеля, спустись. Тут, похоже, детишек обижают. — махнул приглашающе рукой кудлатой голове.

На раз это сработало. Как потом оказалось, у солдатика того дома трое малышей осталось. Он всю войну по ним тосковал, а тут — детишек обижают. Пусть чужих, но деточек.

Солдат, как был, так и выскочил.

— Кто? Где? — по сторонам головой завертел.

Тут, стоявшие чуть в сторонке дети ко мне с солдатиком и бросились. Баба непонятная руки в стороны расшаперила, поймать хоть кого пытается, а они — мимо её и к нам.

— Дяденьки, дяденьки, спасите!!!

Тут из вагона ещё на детский крик товарищи солдата выпрыгивать начали.

Баба, гадать не надо, поняла — дело её плохо, бочком-бочком в сторону от нас двинулась.

— Держи её! — я выскочившим из вагона кричу, а сам девочку по голове глажу, успокаиваю её.

Не дали тётке сбежать. Немного посопротивлялась она, одному демобилизованному щеку своими ногтями даже раскровенила.

Так… Шесть детишек у нас теперь на руках. Надо как-то со всем этим разбираться. Если честно, ситуация мне не сильно понятна. Баба ещё…

Девочка, что меня знает, Маша, про учёбу рукоделию что-то сказала, потом — про публичный дом…

Сколько тут простоим? Вопрос…

Можем на сутки застрять и через пять минут двинуться…

Похоже — вырисовывался второй вариант. Со стороны головы состава загудело. Отправляемся?

Тут и буферы вагонов начали друг о друга бумкать — состав дёрнулся, а потом опять встал.

— Так, давай детей в вагон, — скомандовал я. — Дорогой разберемся.

— С бабой что? — спросил солдат, что тётку сейчас за шиворот держал.

— Дай ей раза под микитки… — посоветовал тот, что первым из вагона ко мне выпрыгнул.

Рекомендуемое тут же было исполнено.

— Не заразила бы чем, сука… — освободившейся рукой только что державший тётку потрогал свою щеку.

Действительно, расцарапана она у него была здорово. Хорошо, баба ему глаз ещё не выдрала. Такая — запросто могла.

Паровоз снова гуднул. Похоже, сейчас отправимся…

— Давай к нам. — из дверного проема вагона мне протянули сразу две руки.

Буферы опять лязгнули.

Через пару секунд я уже был не на земле.

Спасенные сидели рядком на нарах.

Сейчас я Машу и повыспрашиваю, что с нею случилось. Может и про Федора и Агапита что узнаю…

Глава 22

Глава 22 На обучение рукодельному мастерству

Шесть молодых девушек сидели в рядок на нарах.

Скорее даже, не девушек, а девочек. На мой взгляд, самой старшей не больше двенадцати — тринадцати лет было.

Худенькие, одеты бедно, глаза — голодные.

— Мужики, покормить красавиц есть чем?

Никого из этого вагона я не знаю. Даже, как и кого зовут.

— Сейчас, сейчас. — засуетился солдат, что первый на помощь ко мне пришёл.

Скоро уже каждая пассажирка в руках кружку с чаем держала.

— Ну, Маша, рассказывай.

Спросил я не сразу, а когда все спасенные нами от бабы девочки свои кружки выпили. Дал время в себя прийти и чуть успокоиться.

— Тятьку на японскую забрали… Там и пропал.

Маша шмыгнула носом. Понятное дело — нет в этом ничего хорошего.

— У мамки нас семеро по лавкам, — явно чужими словами продолжила она. — Мал-мала меньше…

Соседка Маши утвердительно закивала головой. Не врёт, мол рассказчица.

— В село женщина приехала. — Маша всхлипнула. — От избы к избе ходила, говорила, что девочки нужны для обучения рукодельному мастерству. Кто учиться не желает, может помочь она наняться в услужение. Работы не много будет, житьё — в довольствии, жалование — пять рублей в месяц. Ещё красивое платье дадут…

Маша замолчала.

— Ну, и? — немного поторопил её я.

— Нам, то же обещано было, — вступила в разговор одна из соседок Маши. — Мамка долго не думала, отдала нас в услужение…

— Погоди, — остановил её я. — Давай сначала Машу послушаем.

— Матушка сразу не согласилась, тогда ей женщина пять рублей посулила. Что даст их сразу, как моё жалование за месяц вперёд…

Соседка Маши опять головой замотала — так и её из дома выманивали.

— Во как…

Это уже кто-то из солдат за моей спиной. Не один я, как оказывается, рассказ девочки внимательно слушал.

— Женщина та не один день по селу ходила. Матушка меня в услужение не отдала — избалуюсь мол… А, учить меня рукодельному мастерству согласилась. На следующий день мы в Вятку и отправились. Я, а ещё Анна Рудина и Таня.

Сидящая рядом с Машей девочка на себя пальчиком показала. Она де Анна.

— Таня у нас в Перми осталась… — опять влезла она в разговор.

Маша к ней голову повернула, брови нахмурила.

Анна вмиг осеклась.

— В Вятке на вокзале нас этой и передали. — последовал кивок на дверь вагона.

Правильно, тётка-царапунья за дверью и осталась. По правильному, надо было её в полицию сдать…

— Там ещё и другие девушки были. Из Слободского уезда, — уточнила Маша.

Один из слушателей у меня за спиной охнул. Затем выматерился.

А, говорок-то у него вятский. Когда в психиатрическом отделении работал, я такого наслушался. С москвичом вятского не спутаешь…

Может матершинник как раз из Слободского уезда? Прикинул на себя — вдруг его дочурку вербовщики тоже неизвестно куда увезли. Баба-дура, пока он кровь проливал, за пять рублей его дочурку кому-то и продала. Могла, могла, полоротая… Ляменькая она немножко…

— Девять девушек всего набралось, трое нас и ещё шестеро. Мы рукодельному мастерству должны были ехать учиться, а они — в услужение. Таня в Вятке и передумала. Сказала — тоже пойдёт в услужение. Нас дурами назвала, говорила, что там у неё житьё будет лёгкое.

За спиной опять матьки посыпались.

— Хватит уже. — обернулся я.

Солдат-матерщинник стоял с красным лицом, кулаки его были сжаты.

— Всё, всё… Суки…

Ну, суки — это уже совсем не матёк. Так, собаки женского рода.

— В Перми я и подслушала, как Таню продали. Мужчина подошёл, хорошо одетый, но старый уже. Спросил ещё, за сколько ему эту красивую девочку в публичный дом продадут. Тихо говорили, но я слышала. Сошлись они на трёхстах рублях… Больше у него с собой денег не было. Про нас она сказала, что продаст дальше. В Сибири в публичные дома дороже девочек берут… — Маша снова кивнула на вагонную дверь.

— Да уж… — сказать на такое мне было нечего. — Федор-то, проглядел вербовщицу…

— Нет его в селе, дяденька Иван. На японскую забрали. Говорят — жив, грудь в крестах, но ещё не вернулся. И Фролку забрали, и Егора Артемьевича… Почти половина баб без мужиков…

Так, что-то кажется мне, что ещё один раз в селе Федора побывать придётся. Анну и Машу домой доставить. Одни они ещё в какие передряги попадут…

Глава 23

Глава 23 Куколки

Это мне так повезло, что в пьющий всю дорогу вагон попал…

Оказывается, не все такие в составе были. Имелись и нормальные. В том, что сейчас я со спасенными девочками находился, никто о выпивке и не заговаривал.

Пол тут был чисто подметен, печка — протоплена как нужно. В том же вагоне, в который я в Омске подсел, стенки буржуйки — то чуть не до красна раскалялись, то холодина стояла…

Девочек солдаты, как своих родных, вниманием