Рыбаки аплодируют. Мустафа даже пустил слезу. Согнулся, делая вид, что что-то подбирает, а сам незаметно ее смахивает ладонью. Ну вылитый богомол.

– У тебя прекрасная молитва, Артур, – с уважением говорит Рафил. – Я не понимаю слов, но она очень сильная.

Катер с пулеметом на надстройке приволнился рядом с нами. Пограничники и рыбаки знакомы. Кивают друг другу, обмениваются фразами. Видно – шутят. Один из пограничников показывает на меня и что-то спрашивает. Рафил, как самый старший, отвечает. Его слова вызывают всеобщий дружный смех. Я тоже улыбаюсь, а что мне еще остается делать? Пограничник в первый и в последний раз обращается ко мне:

– Гуд лак!

– Гуд лак! – машу ему в ответ.

Вот и весь разговор. Катер удаляется. Мустафа опять дергает за веревку, заводя мотор. Рафил указывает ему направление. Я отхлебываю немного ракии из бурдюка. Мы неспешно заходим в территориальные воды Греции. Я думаю о ней. О той, ради которой все это.

Некоторые психические расстройства делают человека изощренным. Однажды она завела со мной разговор о вдруг объявившемся своем поклоннике. «Он ухаживает за мной еще с института. Стал очень богатым и влиятельным человеком». И еще много подробностей. Всяких, включая самые мелкие, какую музыку он слушает, например. Из ее рассказов выходило, что этот парень всяко лучше меня. Превосходит по всем статьям. Он богаче, гораздо богаче. У него огромный дом. Он много путешествует. Причем это не просто какие-то прозаические командировки в Лондон, а месяц в Гонконге или два в Австралии. И всюду он жаждет брать ее с собой.

– И что? – спросил я.

– Что-что? Я же люблю тебя.

Потом мне пришло от него письмо. Что-то вроде «Дай ей дышать. Оставь ее. Со мной ей будет лучше» и все такое. Я рассказал ей об этом. Попросил ему передать, чтобы он угомонился. Она пообещала. С тех пор после каждого нашего конфликта я стал получать от него письма.

А однажды я понял, что их пишет она сама. Просто понял – и все. По стилевым оборотам, манере письма, характерным ошибкам. Меня это очень обрадовало, и я вступил с «ним» в переписку. Предложил подружиться. А потом написал: «Да забирай ты ее, старик!»

Он замолчал. Она тоже. Вулкан в ней копил силы три дня. Она делала вид, что все хорошо, ища тем временем предлог. А потом ее прорвало. Это случилось именно перед тем, когда она чуть не убила нас в автомобиле. С тех пор имя этого человека у нас табу.

Человека, которого не существует.

Как только я вспомню вслух эту историю, у нее начинается истерика.

Мы тем временем уже практически подплыли к лодке с греческими рыбаками. Это точно такое же суденышко, как и наше, только чуть более новое. В нем тоже три человека. Барсук и два седых волка. Они прекрасно говорят по-английски. Со своего борта я их уговариваю отвезти меня на Родос. Они не соглашаются. От денег отказываются. Говорят, что не скоро туда возвращаются. А таскать меня нет смысла.

– Он – хороший рыбак! – вставляет Рафил.

Они решаются только после того, как я упомянул имя Марко. Марко Гавартинакиса.

– Вы едете к Марко Гавартинакису? – переспросил один из седых волков.

– К нему.

– Вы его друг?

– Друг его друга.

– Садитесь, – грек показал рукой на свою лодку.

Обнимаю своих моряков. Я их больше никогда не увижу. Но теперь они всегда будут выходить из моего сердца и выстраиваться шеренгой перед глазами, когда я буду петь свою песню. Я перекидываю рюкзак. И карабкаюсь на борт греческой лодки.

А греки тоже оказываются клевыми ребятами. Эти горючее не экономят, и мы с ветерком рассекаем волны. Седые волки оказались отцом и сыном. Море здесь нивелирует возраст. Их обоих зовут Янисами. Имя третьего, честно говоря, забыл. Да мы толком и не успели познакомиться. Сразу начали работать. Так уж получилось, что закидывал я рыболовные сети с одними рыбаками, а достаю улов с другими. Это непросто. На ладонях моментально появились мозоли. Но я счастлив, по-прежнему счастлив. Мы высыпаем из сети улов на палубу. Рыбки подпрыгивают, норовя перепрыгнуть через борт.

Как удаленные хоккеисты, только без рук и номеров.

Четыре часа проскользнули незаметно, как спам. Мы усталые сидим на рыбе, курим и любуемся закатом. Греки не отказываются от моей ракии. Только Никос (вспомнил! Барсука звали Никос) замечает, что по-настоящему этот напиток называется «оуза» и что турки совсем не умеют ее делать.

– Хотя эта еще ничего, – ворчит он.

Мы передаем бурдюк по кругу. Янис-старший рассказывает мне о Марко, о человеке, который поможет мне перебраться в Афины. Оказывается, это почетный гражданин острова Родос. Очень могущественный человек. Жесткий, но справедливый. У него всегда можно одолжить. И не только денег. Марко никому не отказывает в помощи. Он не может быть членом островной думы из-за давнишней судимости, при этом все депутаты советуются именно с ним. Но если его обмануть…

Я вспоминаю о кокаине, который должен ему передать. Мне захотелось еще. По уже отработанной схеме я отворачиваюсь от рыбаков и копаюсь в рюкзаке. На этот раз я опыленный палец засовываю в ноздрю. Вдыхаю. Еще раз. Второй ноздрей. Как в кино.

Лодка уверенно плывет в сторону острова. Я лежу на куче рыбы на палубе и курю. Нирвана. Небо затягивается облаками. Множество белых пятнышек, и посередине большая серая туча. Эта диспозиция напоминает мне теорию о том, что наша жизнь – не череда черных и белых полос. А одна сплошная белая, которая проспектом рассекает черный фон. Как луч. Только мы идем по ней зигзагами. Я пытаюсь мысленно проторить путь между облаками и тучей и сам уже вконец путаюсь в этом лабиринте. Рыба подо мной копошится. Вот уже кто-то мокрый залез ко мне под футболку. Щекотно.

Здесь действительно темнеет рано. И когда мы подплываем к деревеньке, уже совсем темно, хотя еще только восемь часов вечера.

– Это городок Линдрос, – говорит мне Янис-младший. – Здесь живет Марко Гавартинакис. Тебе туда. Вон его дом, видишь?

До этого я никогда не видел домов с синими крышами. С синими ставнями окон. Мельниц с синими пропеллерами. Церквей с синими куполами. Белое и синее. Снег и небо. Соль и море. Чистота и мудрость. Рыбаки отказываются от денег. Просят только рассказать Марко, что они помогли мне. Выбирают три самых больших рыбины, просят передать ему. Мы обнимаемся.

Я отмечаю про себя, что за этот длинный день с удовольствием обнял семерых мужчин, включая Гюная. По-братски.

Тропинка, ведущая от причала, по мере приближения к огромному дому Марко постепенно превращается в аллею, а затем и в парадный мини-бульвар. Дворец прекрасно освещен. Оливковые деревья вокруг иллюминированы. Возле двери сидят два льва с человеческими глазами. Мраморных льва. В этом доме окна не занавешивают. Через них я вижу силуэты, тени, суматоху. Мне уже невероятно хочется туда, потому что я кое-что слышал о средиземноморском гостеприимстве и еще чертовски промерз, полежав на холодной рыбе.