— Петр Иваныч! — крикнул я, нацелив фотоаппарат. — Личико покажи.

Васин повернул голову — чеканный профиль кондотьера с перебитым носом.

— Ну?

— Гну. Свободен временно. Да любуюсь я тобой.

— Не надо! Я не баба!

И так каждый раз: стоит мне что-нибудь в нем похвалить — природную стать, зрение без очков или достойную его подругу, Галину Михайловну, — он злится, боится сглаза. Вообще-то по природе он классический самодур. Как-то я зазвал его к себе попить-попеть под караоке. Он неправильно держал микрофон, и узкоглазая красотка выставила ему с экрана оскорбительную оценку: «Старайтесь петь лучше».

— Она меня, блядина, учить еще будет!.. — замахнулся Васин на телевизор.

Я еле его урезонил: махонькие, крохотные корейцы за миску риса нам, русским бездельникам, поющие машинки мастерят — только бы нас распотешить, а ты их поносишь, хорошо ли? Васин спустил пар, спел как надо про парней на улицах Саратова, получил сто баллов и сдержанно подытожил: «Вот так».

Он замер над корытом.

— Угрей не вижу… Где угри, непосредственно? Бесценные гады исчезли. Васин обвел нас недобрым взглядом и, выбрав виноватого, ткнул в Старче пальцем:

— Твоя!

— Да не жрет она рыбу сырую! Иди ко мне, псинка… На — колясочку. — Старче кинул испуганной Кике кусок сырокопченой колбасы.

Мы рассыпались по участку искать беглецов. Одного угря настигли на улице, второй заполз на кучу щебня, третий исчез с концами.

— Как на родину съездил, Петруша? — аккуратно спросил Грек, надраивая рукавом свой перстень. Перстень давно не снимается — не проходит через сустав, и в электричке Грек переворачивает кольцо камнем внутрь, чтобы не привлекать внимание злоумышленников.

— До Рязани на поезде, потом мотор взял… Без толку. Один фундамент от церкви…

Родину он покинул в 32-м. Бабушка Аксинья заложила калитку щепкой, посадила двухлетнего Васина на руку, в другую взяла узелок с иконой и пошла «в куски» — побираться. И потом спасла его уже в зрелом возрасте. Васин загулял, упал, вмерз в лужу, встать не мог и не хотел. И бабушка Аксинья оттуда приказала: «Петр, вставай!»

— Хочу бабушке памятник поставить, только вот не знаю где?

— На могиле своей, — подсказал Грек. — А хочешь — у нас на кладбище.

— На какой «своей»?! — Старче постучал кулаком по лысине. — Где «у нас»? Совсем ку-ку! Васин живой пока временно.

Грек задумался: не то сказанул, сбой программы — осень.

Весна — осень его обостряет, он завирается до небес. Весной — осенью он тебе и главный конструктор, и американцы ему за лазеры денег предлагали, и уволился он во избежание ареста как не согласный с линией партии… На самом же деле он был конструктором, хорошим конструктором (я видел его грамоты); просто вдруг занедужил головой и в пятьдесят семь лет уволился, получив группу по инвалидности. И определился техником-смотрителем в церковь Покрова Божией Матери в Алексине, неподалеку от нашего садового товарищества, в которой я в конце застоя работал кочегаром. Но на меня в церкви смотрели косо, а Грек помимо жалованья и стола имел в храме авторитет, а рикошетом — блат на местном кладбище, куда за малую мзду пристраивал неимущих. Сейчас Грек определил в церковь сторожем племянника, выходца из тюрьмы, которому мать отказала в прописке. Племяш еще тот, трудового послушания чурается, приникает к алкоголю и грозится, если его погонят, грабануть церковь.

Весной — осенью я на бредни Грека не реагирую, а зимой — летом вникаю. И верю, что он герой: помогал в августе 41-го отцу отстреливаться от немцев — теребил ленту, чтоб не заклинило пулемет. Отец Грека, матрос с «Авроры», был военпредом на Краматорском заводе, где выпускали «катюши», и отвечал за эвакуацию эшелона с оборудованием. Немцы заняли Краматорск — эшелон еле выполз задом из осажденного города. Потом Грека контузило, он потерялся, его подобрала врачиха: «Мальчик, что у тебя болит?» — «Я есть хочу», — сказал маленький Грек, и врачиха заплакала. После контузии Грек учился заново ходить и говорить.

Но история о том, как Грек поймал, вернее, сообщил в НКВД о фашистском парашютисте, вместо Сталинграда спустившемся в поселок Тогудзак в ста км от Тобольска, меня достала, и я заорал Греку: «Врешь!» Грек достал пожелтевшую газетную заметку: «Пионер Вова Греков поймал диверсанта». Васин Греку тоже верит, но не всегда.

А вот Старче Греку не верит, ибо сам герой, а для двух героев места в нашем околотке маловато. Старче, бывший трюмный матрос на сторожевом катере, по собственной воле в сорок с лишним лет записался в Афган. И привез оттуда через пять лет расколотую башку и мешок женских сломанных серебряных украшений. Что он в Афгане делал — молчит, «рота прикрытия» — и весь сказ. Его незаконнорожденное серебро я по сей день пристраиваю по знакомым. Позже выяснилось, что война в Афгане была ограниченная, проще говоря — ее не было. «А я где был?!» — стучал Старче по шраму, на что садовые огородники лишь кротко пожимали плечами: «Кто его знает, может, сидел». Однажды Старче не выдержал, напился, положил в цеху под пресс медали, военный билет и нажал педаль… Я предлагал ему помощь по восстановлению документов и, соответственно, льгот, но он — наотрез, без объяснений.

— Могила-то у меня есть… — запоздало вспомнил Васин. — Дочкина…

Чтобы угри не расползлись повторно, Васин нанизал их на шампуры. Процедил первый бульон под основную уху, разварившихся ершей в марлевом мешочке брезгливо сунул Старче — для Кики, и заложил в котел потрошенных стерлядей целиком. Я подарил ему старинную кулинарную книгу с «ятями» «Подарок молодым хозяйкам», по ней Васин, щурясь, подставляя рецепт под остатки осеннего солнца, и готовил сейчас стерляжью уху «кольчиком». Я протянул ему свои очки.

— Что ты маешься?

— Не надо. — И пояснил свое упрямство: — В очах я плохо слышу.

Пожилые мои товарищи вопросов мне не задают. Спросить — значит одолжиться, а быть обязанными они не любят. Приходится самому их бодрить — стараюсь не переборщить, выковыривая из них подробности. С автобиографическими деталями они расстаются с трудом — это их капитал.

— Угрей жарить будешь? — на всякий случай осторожно спросил я Васина.

— Коптить. Как омуля. На рожнах. С носика закапает — готов.

Старче потер поясницу.

— Болит чего-то…

Васин брезгливо задрал бровь:

— Мнительный?.. Возьми его в кулак и мни.

— Мни — не мни, все равно не стоит, — в сердцах махнул рукой Старче. — Может, от таблеток? Я пилюли от давления принимаю, бросить, что ли?..

— Это не от пилюль, Петя, — задумчиво сказал Грек. — Это тебя пожар по мозгам шибанул. А потом вниз по нервам спустилось. К психиатру тебе надо. Желательно, половому.

— Отпустило вроде, — сказал Старче, покряхтывая. — А про Серегу чего народ говорит, у-у…