Земля скользила под ногами, и Элиза пожалела, что забыла надеть сапоги. Сунув руки в карманы, она брела под деревьями. Их ветви переплетались у нее над головой, образуя ажурный свод из черных линий на фоне неба. Она думала, как заставить Лестера изменить свое решение. Если бы она напомнила ему, как в детстве они любили приходить в этот лес, лазать по деревьям, жевать сандвичи, сидя на ветке и прижимаясь спиной к твердому шершавому стволу, — прислушался бы он к ее призывам с большим сочувствием? Удастся ли ей затронуть в нем струнку сострадания, убедить его оставить это место в неприкосновенности?

Она бродила, про себя называя деревья по имени. Вон там стоит рябина, крепкая и стройная; вот — береза, ее ветви даже в это время года тонкие и грациозные. Там высится бук, на который они любили карабкаться, и дуб, на котором они качались. А вот и граб, на котором она когда-то застряла, и Лестеру пришлось спасать ее и снимать с его разлапистых ветвей. Были там и вязы, якобы зараженные болезнью, как утверждал Лестер, но, на ее неопытный взгляд, с ними все было в порядке.

На землю уже начал спускаться легкий туман, придавая этому месту немного загадочный вид, деревья, казалось, двигались, как призраки, будто они уже умерли и стали частью прошлого. Слышался неуверенный птичий щебет, будто пернатые тоже были полны дурных предчувствий, ощущая приход темноты и разрушения.

Элиза поежилась и повернула в сторону дома, оглянувшись напоследок, чтобы бросить прощальный взгляд. Сердце ее гулко бухнуло, когда ей показалось, что в сгущающемся тумане маячит фигура мужчины среди деревьев. Он брел, склонив голову, и, казалось, пришел сюда, как и она сама, чтобы пропитаться особой атмосферой этого места, блуждая в лабиринтах своей памяти. Но пока она смотрела, иллюзия растворилась в тумане. Она вздохнула, упрекнула себя за не в меру разыгравшееся воображение и пошла домой.

Вечером заглянул Лестер. Элиза читала. Он пересек комнату и присел на ручку ее кресла. Она не могла вынести его близости и попыталась подняться, но его рука удержала ее. Он был в циничном расположении духа, и она чувствовала это.

— Как сегодня наша храбрая, неустрашимая, отважная Элиза Леннан? Девушка не из трусливых, как она сама заявила вчера, маленькая мышка, которая превратилась в большую опасную тигрицу. — Он приподнял пальцем ее подбородок и повернул ее лицо к себе. — Если я останусь здесь сидеть, не разорвет ли она меня на части своими клыками?

Элиза отпрянула.

— Ах, заткнись! — грубо выпалила она, думая, что он сейчас же отойдет. Но он остался на месте. Она посмотрела на него с подозрением. — Чего ты добиваешься?.. Хочешь меня задобрить, уговорить, чтобы я согласилась, что ты прав и что лес надо истребить ради прогресса?

— Уговорить тебя? Такое никому не нужное ничтожество, как ты? Да мне на тебя жалко слова тратить.

«Что ж, хорошо, — подумала Элиза, — он опять надо мной издевается, друг старшего брата, такой самоуверенный, взрослый мужчина, он заносчиво ставит на место маленькую серую мышку».

— Спасибо, Лестер, — сказала она, не поднимая глаз. — Других комплиментов я от тебя и не ждала.

Ну почему его насмешки всегда так точно попадают в цель? Почему ему всегда удается так больно ранить ее? И почему она ему это позволяет?

Девушка уткнулась в журнал, игнорируя присутствие Лестера, который стоял, как обычно засунув руки глубоко в карманы брюк, и пристально смотрел на нее.

— А что ты читаешь?

Напуганная внезапной переменой в его голосе, она взглянула на него. Голос стал мягким, добрым, почти извиняющимся, словно бы старший брат внезапно понял, что у его сестренки есть чувства и она тоже человек. И он улыбался.

— Это все про электронику? Ты же девушка. И ты пытаешься понять технические характеристики аудиотехники?

— А что тут такого? — Она, как всегда, заняла оборонительную позицию. — Мне это помогает объяснять покупателям особенности тех товаров, которые я им продаю.

— Боже, какая невероятная добросовестность! — Это замечание было высказано с искренностью, без тени сарказма. И она покраснела от первого за все время настоящего комплимента, которым он ее наградил.

Вошел Роланд, и Лестер сказал:

— Скоро твоя сестра столько будет знать про технику, что сможет открыть собственный магазин. — Они засмеялись. — Придется мне заглянуть как-нибудь в лавочку Фила Полларда и проверить ее знания. И если это случится, Элиза, то обещаю тебе — я буду самым привередливым покупателем, какой только у тебя был!

Роланд пригласил его сесть, но он отказался и беспокойно бродил туда-сюда по гостиной. Остановившись спиной к занавескам на окнах, он посмотрел на часы, как будто только что принял какое-то решение.

— Роланд, ты не против, если я сейчас позвоню Нине? Последнее время она мне не пишет, и я хочу знать почему.

— Она, наверное, занята, Лестер, — сказал Роланд, стараясь найти объяснение, которое развеяло бы тревоги друга. — Ты же знаешь, сколько у медсестер работы.

— Хорошо, допустим, она занята, но, черт возьми, ведь она, в конце концов, помолвлена со мной!

Элиза пошла наверх. Ей невыносимо было бы слушать, как Лестер говорит с девушкой, на которой собирается жениться.

Она сидела на кровати и читала, пытаясь не замечать голоса Лестера, но он говорил так громко и напористо, что она невольно прислушивалась.

— Да, я знаю, ты мне говорила, что вы часто видитесь, но я думал, что так надо по работе. В конце концов, ведь это естественно, что медсестры все время работают с докторами… Но почему ты не говорила мне, что вы вместе куда-то ходите? Не хотела меня расстраивать? Очень благородно! Хорошо, значит, ты разрываешь нашу помолвку? Давай. Считай, что это свершившийся факт. Пришлешь мне обратно кольцо? Нет уж, спасибо, оставь его себе на память о моей любви!

Трубка с грохотом была брошена на место, и воцарилась глубокая, мертвая тишина. «Как мне теперь быть? — подумала Элиза. — Пойти к нему вниз? Посочувствовать?» Нет, этого она сделать не могла.

Она слышала, как Роланд сказал:

— Иди сюда, старина. Налью тебе чего-нибудь выпить.

Элиза сидела, уставившись на ковер невидящими глазами. В комнате под ее спальней слышались голоса, время от времени прерываемые длинными болезненными паузами. Через некоторое время она поняла, что уже темнеет. Ей придется спуститься вниз, ничего не поделаешь: пора подавать вечерний чай. Она бесшумно спустилась. Было совсем тихо, и она решила, что Лестер уже ушел. Открыв дверь гостиной, девушка остановилась. Он стоял в комнате, один, безнадежно глядя в догорающий в камине огонь. Она попятилась, но он окликнул ее скрипучим резким голосом:

— Ради бога, заходи, не скребись там, как идиотская мышь.

Плечи у него были сгорблены, дыхание хрипло вырывалось из груди, а глаза наполнились горечью и болью.

Элиза отважилась сказать: