В первой же избе, в которую Находка постучалась, дали им и кров, и стол, и баню, и – самое главное – теплые полати рядом с печкой, с кучей домотканого белья, стеганых лоскутных одеял и тяжелых перьевых подушек.

Не закрывал поваренок рта и потом, живописуя их приключения, пока сон не сморил его на глазах у благоговеющих хозяев прямо над недоеденной тарелкой пельменей, с ложкой в одной руке и с мечом в другой.

С облегчением Серафима быстро дожевала свою медвежью порцию тушеной медвежатины с картошкой («Три раза просили его, как человека – не трогай нашу пасеку, пожалуйста, не послушал, сердешный» – извиняясь и краснея, пояснили хозяева свое меню), с некоторым усилием отделила оруженосца от предмета его ношения, отнесла его на сундук на одеяла и сама поспешила завалиться на вожделенные полати рядом с давно уже выводившей носом рулады октябришной.

В первый раз почти за две недели она могла спать спокойно, долго, не спеша и с удовольствием просматривая широкоформатные цветные сны, нажимая на «REPEAT» в особо понравившихся местах.

На следующее утро – хотя, если быть точным, это было уже ближе к обеду, причем с другой стороны – они сразу после принятия пищи[7]принялись собираться в дорогу.

Изумленным и обрадованным хозяевам Серафима предложила поменять свой роскошный царский наряд со всеми его оставшимися после многочасовой гонки по лесу жемчугами и прочими изумрудами на пару штанов из пестряди, рубаху, куртку, шапку и – как летняя форма одежды – ремешок на голову, чтобы волосы в глаза не лезли, пояснила она.

Парчовое платье ценой в деревню размером с три Черемшура было тут же назначено свадебным для невест всего рода, а довольный хозяин пообещал сделать для царевны и ее оруженосца ножны, если те задержатся до следующего утра.

Посовещавшись с Находкой и решив, что за оставшиеся до захода солнца несколько часов они до местной убыр добраться все равно не успевают, а кроме нее никто дорогу на Лукоморье в этих краях знать не знает и ведать не ведает, Серафима объявила остатки этого дня выходным, отсыпным, кому чего больше надо, а для господина оруженосца – к его неукротимой радости – учебным до самой темноты.

Рано утром следующего дня, позавтракав медвежьим супчиком с медвежьими отбивными и запив все медвежьим бульоном,[8]путники тронулись в дорогу.

Серафима с интересом наблюдала, как, здороваясь уважительно с ними на ходу, мимо них спешили кто на реку, кто в лес жители Черемшура. Если из дому выходил последний октябрич, он припирал поленом двери своего опустевшего жилища.

– А что, замков у вас в лавку давно не завозили? – поинтересовалась царевна после пятого полена под дверью.

– Зачем? – не поняла Находка. – Нам замков вовек не надобно. У нас без приглашения только на пожар собираются. Октябрич в чужой дом просто так не зайдет.

– А если воры?

– У нас воров не бывает, ваше… Серафима.

– Постой, Находка, – пришла в голову царевне умная мысль из области конспирологии. – Я же в мужской наряд переодетая. И значит, вы меня теперь должны не Серафимой называть, а, к примеру… Сергием. Чтоб у непосвященных глупых вопросов не возникало.

– Сергием? – наморщила лоб октябришна. – Сергий, Сергий, Сергий… Хорошо, я запомнила. А ты, Саёк?

– Само знамо, – важно кивнул свежеиспеченный оруженосец.

– Все понятно? – еще раз спросила царевна.

– Все, ваше… Сера… Сергий.

– Я так и подумала, – удовлетворенно кивнула Серафима.

– А послушай, Находка, – обратился к октябришне оруженосец, вспомнив их прерванный разговор. – Это я про воров хочу спросить. Почему это они у всех бывают, а у вас не бывают?

– Совесть не позволяет, – недоуменно, как профессор, отвечающий на вопрос для первоклассника, пояснила октябришна.

– Со-о-весть? – уважительно протянула царевна.

– Ага, – гордо подтвердила Находка. – Вы знаете, что делает октябрич, если его сосед сильно обидит?

Серафима быстро прикинула, что варианты «бьет физиономию», «поджигает дом», «травит собаку» или «травит собаками» здешним аборигенам, скорее всего, не приходят в голову и пожала плечами:

– Сдаюсь.

– Вешается у обидчика на воротах.

Царевна и Саёк запнулись друг об друга.

– Че-во?!..

– Да. Чтобы обидчику стыдно стало.

– И становится? – с восхищением и ужасом спросили оба в голос.

– Становится, – сказала, как вынесла приговор рыжеволосая девушка. – Он после этого от стыда в лес сбегает и больше не возвращается.

– Уходит в другую деревню?

– Нет. Просто не возвращается – да и все. Может, его звери задирают. Или блудни забирают. Или гондыр. Никто не знает.

– Ненормалия, – подытожила с уважением Серафима, но распространяться на предмет однокоренных слов не стала.

– А кто такой гондыр, Находка? – полюбопытствовал Саёк.

– Это хозяин леса. Медведь-человек.

– Вроде лешего? – уточнила Серафима.

– А кто такой леший?…

Так, слово за слово, углубились они в лес – сначала по нахоженной тропе, потом по тонкой звериной тропочке, а после – и вовсе по целине нетоптаной-нехоженой (по крайней мере, не часто и иногда только в одну сторону). После полудня солнце скрылось за тучами и зашептал по опавшей листве мелкий, но осенний дождик.

– Ты ж говорила, что у вас в предзимье сухо! – обвиняюще прищурилась Серафима, стирая рукавом с лица холодные капельки дождя.

– Так это сухо и есть, ваше… Сера… Сергий, – вопреки очевидному обвела рукой окрестности Находка. – Октябрь-батюшка понимает ведь, что если земля иссохшая под снег уйдет, то корешки повымерзнут. Вот мелкий дождик, такой, как этот, тут и балует. А ливней – нет, не бывает.

– И это радует, – кисло вздохнула царевна. – А то мало тут нам деревьев на пути поваленных – как по ипподрому идешь: не идешь, а прыгаешь – так еще и грязюки не хватало…

– И впрямь деревьев много лежит… – забеспокоилась вдруг октябришна. – И ведь не сухостоины, хорошие, живые деревья-то… Неужели опять…

Метрах в десяти, в той стороне, куда они направлялись, вдруг раздался стон, треск падающего ствола и слюнявое хрустящее чавканье.

Серафима выхватила меч и выступила вперед, загораживая собой спутников.

– Что это? – одними губами спросила она у Находки.

– Кажись, древогубец, – так же беззвучно отозвалась та. – А почему мы шепчемся?

– Услышит?

– Пускай, – с облегчением махнула рукой октябришна. – Он людей не трогает, ваше… Сер…р-р-р…ргий. Только деревья. Когда его мало, он сухостой ест, стесняется. А вот когда размножится, то на старые лесины и смотреть не хочет, за добрый лес принимается. Гондыр этого шибко не любит. Серчает. Пока с ним справится, тот много деревьев погубить успевает.