— У вас пластинки? — удивился Марк. — На чём вы их слушаете?

— На проигрывателе. Старый, мамин. Диски тоже есть, но она больше любит пластинки. Там оркестр играет, и пианино ещё.

— Наверное, рояль, — поправил меня Коля. — Пианино — это маленькое, для дома. А рояль — такой, с крылом. Большой, в общем. А общее название у них — фортепиано.

Ничего себе, я и не думал, что Коля может такое длинное за один раз сказать. А про фортепиано я сам знал, конечно. Но почему-то забыл.

— Севка, — сказал вдруг Марк, — так тебя зовут одинаково с Бахом! Вы тёзки!

— Ну да, — кивнул я, — меня в честь него и назвали вообще-то.

— Вот это да, никогда бы не подумал!

— А я, — сказал вдруг Коля, — с самого начала как раз подумал. Что Себастьян — в честь Баха. Почему-то.

И он страшно смутился. Не привык так много говорить.

И тут я вспомнил наш разговор с Августиной и спросил:

— А когда он жил вообще?

— Давно, — пожал плечами Коля. — Родился в 1685 году, а умер в 1750-м. Вот, у меня в нотах написано.

— А откуда же тогда пластинка? Тогда же ещё не умели записывать звук!

— Почему не умели? Вот, записано нотами!

— У меня же пластинка, а не ноты!

— Ну и что, — сказал вдруг Марк. — У нас тут нет никакой пластинки, а просто Коля играет. И всё равно это музыка Баха.

— А, — вдруг дошло до меня, — то есть на пластинке не он играет! А другие — его музыку. Обидно даже. Я всегда думал, что это он сам.

— А скажи, странно, — Марк говорил и задумчиво листал ноты, — что человека давно нет, а его музыка есть. Он и думать не мог, что будут какие-то пластинки, вообще не думал, наверное, что так долго будет. Ну, мысли его будут. Как это объяснить?

Вот удивительно! Я первый раз видел, что Марк не может что-то объяснить.

— Он же всё равно есть, раз ноты! Вот Коля играл сейчас то, что было в его голове, Баха. Понимаете?

— А может… Может, у них тоже такой город? Невидимый. Если человек написал хорошую музыку, то он как бы построил там дом. Но попасть в этот город может только тот, кто понимает в музыке. Умеет читать ноты.

— А те, кто просто слушают? Те не могут? — спросил Марк.

— Нет… То есть да, но… Не знаю, я запутался.

— Я понял, — сказал Комарик. — Композиторы строят город из звуков, и любой человек может туда попасть, если слушает. Ходить по улицам. Но жить в этих домах могут только те, кто умеет играть их музыку сам.

Я обрадовался, что Комарик понял про мой город даже лучше, чем я сам.

— А книги? — вдруг спросил Марк. — Это ведь тоже дома, а? Тоже город. Кто читает — как будто в это время живёт там.

— Значит, в твоём городе есть место и для писателей? — спросил Комарик.

Я не мог объяснить до конца, но чувствовал, что всё верно. Если человек что-то такое сделал в жизни важное — значит, он построил в этом городе дом. И дом уже никуда не денется, всегда будет стоять. Пока люди читают книги и слушают музыку.

— А учёные? — спросил Коля.

— Почему учёные? — не поняли мы с Марком.

— Ну как! Учёный, например, открыл какой-то закон природы. И вот он столько лет работает!

— А до этого учёного, можно подумать, не работал, — засмеялся Марк. — Я вообще думал об этом, о смысле научных открытий. Они же всегда были, просто нужно открыть! И получается, кто первый открыл, тот и молодец. Как Северный полюс. Вот есть закон Архимеда. А на самом деле это закон не Архимеда, а просто воды. Он и до Архимеда чудесно действовал.

— Зато человек изобрёл паровоз, например. А в природе раньше не было паровоза, — сказал я. — Слушай, Коля, а кто скрипку изобрёл?

— Не знаю, — он пожал плечами, — мне кажется, она не сразу… Не сразу получилась такой. Значит, изобретало много людей.

— Ну да, — сказал Марк. — Похоже, в Севкином городе народу хватает. Прямо целый мегаполис у тебя там, Севка.

— Почему у меня? — смутился я.

— Потому что кто открыл, тот и молодец, — засмеялся Марк.

* * *

А Вилли обиделся на меня. Даже разговаривать не хотел.

— Послушай. Ну пойми, я с велосипедом, а они нет. Им же обидно.

— А мне не обидно?! Мне, значит, нормально. Ты с ними! А я тут совершенно один! Вообще! Совсем уже!

— Ладно, не дуйся. — Я погладил его по рулю. — Хочешь, я завтра пораньше встану и мы с тобой покатаемся, ещё до школы?

— Не встанешь. Проспишь.

…Конечно, я не проспал. Потому что как можно проспать, если тебя ждёт лучший в мире велосипед? Я даже чай не стал пить. Ещё, чего доброго, мама проснётся.

Было шесть утра. Даже ещё не очень светло. Холодно: я надел шарф и натянул капюшон. И на улице — никого. Только ветер гонял по пустым тротуарам бумажки. И мы поехали кататься, просто так.

— Видел? — спросил меня Вилли.

— Чего? — не понял я.

— Стражник сбежал.

— Какой ещё стражник?

— Какой-какой. Зачем тебе глаза вообще?! Ничего не видишь. В городе живёшь, а не знаешь. Вот, смотри, ещё один! Этот на месте. Успел!

А я не видел никого на улице. Совсем. Было очень рано и совершенно пусто. Даже дворник ещё не проснулся. Только пустые улицы и дорожные знаки. Знаки! С человечком на пешеходном переходе было что-то не так. Я не понял пока что, но не как всегда. Ой! Как это?!

— Понял? — усмехнулся Вилли.

У него рука была поднята, у этого человечка. Обычно же у них руки внизу, а этот будто кому машет.

— Он всегда такой был? — спросил я.

— Вот же бестолочь, — удивился Вилли. — Нет, конечно. Он просто махал тому, другому. А тут мы. Ну, он и замер. Они всегда так.

Мы остановились. И тоже замерли. И я постарался сделать вид, что я — это не я, а знак «Осторожно! Мальчик на велосипеде!». И тогда я увидел, как этот человечек-из-палочек осторожно опустил руку. И застыл.

— Кто они? — спросил я у Вилли.

— Стражники. Следят за порядком. Смотрят, чтобы всё было по правилам.

— А что они сторожат?

— Не что, а кого! Нас с тобой. Ну и вообще город. Трудная работа. Нужно быть внимательным. Но иногда они любят сбегать. Они же разные, ты не замечал? По чётным числам одни дежурят, а потом другие. Они меняются.

— Я всегда думал… Они же нарисованные!