Я бросила кости наудачу, надеясь получить хотя бы один вразумительный ответ. И получила.

Покувыркавшись по полированной поверхности журнального столика, двенадцатигранники выдали мне следующую комбинацию:

6+13+32. Эзотерическая сумма выпавших цифр была равна шести. На шестом разделе я и открыла том расшифровок различных сочетаний.

«Не следует противиться происходящим вокруг вас переменам. Выбор судьбы безошибочен, а ваш выбор, если только вы не наделены способностью свыше, основан на иллюзиях. Предстоящие неожиданности примите как должное».

Сегодняшняя формулировка прозвучала как логическое продолжение вчерашней.

«Ладно! — вздохнула я смиренно. — Приму. Пусть только неожиданности начинаются не раньше завтрашнего утра. Если можно, конечно».

Это оказалось допустимым, потому что вскоре прозвенел звонок. Я открыла дверь и кисло улыбнулась долгожданному сэнсэю. Раньше, когда мы оставались с ним наедине, неожиданности могли исходить только от нас самих, а против этого ни я, ни он никогда не возражали.

Сейчас же Костя имел встревоженный вид, а от моей улыбки и вовсе нахмурился, настолько она ему не понравилась.

— Привет.

Он шагнул через порог и закрыл за собой дверь.

Я открыла было рот, собираясь пожаловаться на самочувствие, но он остановил меня. Коснувшись щеки легким поцелуем, он подтолкнул меня к комнате.

— Идем, Танечка, идем, — ласково сказал он. — В ногах правды нет. — И, усаживаясь на диван, поинтересовался: — Чем это тебя так?

— Понимаешь, вчера я попала в один дом. Там живут…

— Я же спросил чем, а не кто, — перебил он, рассматривая мою шею.

— Взрывной волной. Бензин взорвался.

— Давно?

Он был похож на врача, задающего вопросы о симптомах болезни.

— Этим вечером.

Костя осторожно провел пальцем по багровой полоске на моей шее.

— А это когда?

— Вчера.

— И ты молчала!

— Мне что, кричать на весь Тарасов о каждом синяке?! Нелепость какая!

Не обращая внимания на мою досаду, вызванную скорее неважным настроением, чем плохим самочувствием, Константин без промедления принялся за дело: заставил подвигаться, покрутить головой и глубоко вздохнуть несколько раз.

— Сдается мне, что взрыв был не намного сильнее хорошего хлопка в ладоши, — проговорил он с ехидной улыбкой. — Тихо, не расходись, — пресек в зародыше мое возмущение и почти как в спортзале, окриком поднимая с пола корчащегося от боли, прозевавшего удар ученика, скомандовал: — Встать!

Я была его ученицей не первый год и повиновалась скорее рефлекторно.

— Сейчас я буду тебя ласкать! — пообещал он уже совсем другим тоном, развязывая пояс моего халата.

Против этого я не возражала.

Поддерживая под спину и за голову, он нежно уложил меня на ковер. Выпрямил мои ноги, чуть развел их в стороны и попросил расслабиться, но я была слишком напряжена.

— Танечка! — укоризненно проговорил он, вставая с колен и расстегивая на себе рубашку. — Уж сколько раз мы занимались с тобой любовью, а ты все смущаешься.

— Я не смущаюсь, а делаю вид, — ответила я, закрыв глаза.

Пожелать другим подобных ласк, что последовали за этими словами и продолжались не менее получаса, означает ненавидеть ближнего своего. Из каких книг, у каких специалистов перенимает Костя свои массажные приемы — неизвестно. Бесспорно одно: эти люди начисто лишены чувства сострадания, а авторы книг хорошо знают методы работы средневековой инквизиции. Положение усугублялось тем, что Костя был принципиальным противником каких бы то ни было кремов, облегчающих скольжение рук по телу, и утверждал, что простое энергичное поглаживание кожи ни к чему не приведет и такому массажисту надо доучиваться, практикуясь на манекенах.

Константин взялся за исцеление с осторожного ощупывания всей поверхности моего тела, отыскивая синяки и места, особо болезненно отзывавшиеся на его прикосновения. Это еще можно было терпеть, не протестуя. Когда он начал постукивать костяшками железных пальцев по шее, животу и ямкам над ключицами, это я тоже перенесла безропотно, хоть временами мне хотелось застонать. Особенно когда он надавливал на одному ему известные точки. На внутренних сторонах бедер он задержался, на мой взгляд, дольше необходимого, но кто будет протестовать, испытывая смесь боли и удовольствия? Затем наступила очередь груди.

Раздевшись до плавок, он уселся на меня верхом и наклонился так низко, что я почувствовала на щеке его участившееся дыхание. Неожиданно он с такой силой сжал мои ребра, что, продлись эти «нежные объятия» на мгновение дольше, они бы треснули. Я охнула от неожиданности и сморщилась от боли, но прозвучала команда: «Терпи!» — и мне пришлось подчиниться. Тем более что на протесты он времени мне не выделил — коротко и резко надавил на грудь, припечатав к полу. Получилось нечто среднее между приемом непрямого массажа сердца и имитацией удара в грудину.

После третьего повторения этих манипуляций я все же не удержалась от протестующего возгласа, но получилось нечто нечленораздельное, потому что в этот момент он то же самое, правда, в более мягкой форме, уже проделывал с моим животом.

— Мясо будем месить, как тесто! — сообщил он, принимаясь за то, что я всегда считала мышцами.

— Измени ради меня людоедские правила! — морщась от боли, усиливающейся от его все более беспощадных движений, взмолилась я. — Не то ты действительно превратишь меня в мясо.

Но он молчал и лишь временами приостанавливался, чтобы вытереть выступивший на лбу пот. Я еще раз попыталась его разжалобить:

— Ко-остик, отпусти душу на покаяние!

— Душой я займусь позже, — пообещал он, — а теперь надо вернуть мясо в состояние мышц.

Но самое страшное наступило, когда он занялся связками и суставами. Теперь его действия напоминали болевые приемы из восточных единоборств, выполняемые в щадящей, но растянутой по времени манере. От выкриков и стонов я удержаться уже никак не могла, уговоры его не слушала и во время короткой передышки на ироничное: «Что подумают соседи?», уткнувшись носом в ковер, ответила:

— То самое! Будь уверен, мы перебудили полдома.

— Ты перебудила, моя дорогая, — уточнил он с усталым смешком.

— При твоем содействии! — парировала я и вновь задохнулась от очередной серии мучительных ощущений.

Любезные мои однополчанки, приходилось ли вам терпеть на своих непременно обнаженных спинах восьмидесятикилограммового, жесткого, как кусок железнодорожного рельса, мужика, отрабатывающего на вас приемы, не имеющие отношения к сексу? Если нет, то уверяю вас, что впечатления, полученные вами от жизни, не отличаются полнотой.

Хорошо еще, что это был завершающий этап его инквизиторского комплекса.