взмахнула рукой Мария Андреевна. — Что ты, Нина? Там сплошные леса кругом — хвойные, и сосна тебе, и ель, а пихты — красавицы, и цветов, ягод, грибов разных… Раздолье для любителей.

Максим Андреевич добродушно засмеялся:

— Убедила! — кивнул на жену, которая молча пошла за перегородку, подумал: «Неужели Урал ее испугает?»

Из-за перегородки мелькнуло платье Нины, а затем выглянула она сама, бросила на мужа ласковый, зовущий взгляд.

Он прошел к ней.

— Эх ты, ниточка моя!

— Что? — она удивленно обернулась к нему, забыв о подушках, которые собиралась взбить.

— Слушай, Нина, — сказал Говоров вполголоса и дружески просто, — неужели тебе всегда хочется быть только ниткой?.. — Он усадил жену на край кровати, сел рядом. — А ты не задумывалась над тем, что мне тебя иногда хочется и иголкой видеть — так сказать, правофланговым, направляющим?

— Нет, не задумывалась, — чистосердечно призналась она.

— А ты вот подумай как-нибудь на досуге Представь, Нина, мне порой хочется и посоветоваться с тобой, поспорить и, черт возьми, соглашаться не для видимости, а душой и рассудком. Вот когда интересно жить-то будет! Надежными товарищами мы должны быть друг другу, помимо того, что мы муж и жена. А? — Он снова обнял ее. — Понятно тебе?

Нина кивнула:

— Вообще-то понятно… Но знаешь, Максим, хотя ты чуть-чуть старше меня — только на год, а я как-то привыкла считать тебя опытнее, умнее, — она шаловливо ткнулась лицом в его грудь: — Ты у меня м-у-дрый! — И уже серьезно добавила: — Мне кажется, что настоящая жена именно так, как я должна рассуждать. Раз мне хочется идти за тобой, я иду. Вот и все. — Она взлохматила его волосы.

— Ну ладно, поговорим об этом в другой раз! Соскучилась все-таки немного?

— И ты все еще спрашиваешь?..

В другом углу комнаты разбирала свою узкую постель Мария Андреевна. В воображении ее шумел уральский бор, звенели на золотистом от купавок лугу непоседы-кузнечики.

«…На Урал, — шептала счастливая Мария Андреевна. — Ведь будто посоветовался с сестрой. — Она вздохнула. — Но вернись, вернись сначала цел и невредим с фронта. Вперед пока забегаешь, ой, Максимушка…»

4

Попугай на ветке сирени получался яркий, радужный, как живой. Нина, прищурив глаза, смотрела на свою работу — ей нравился попугай. В глазу птицы не хватало точки — зрачка, и он казался мертвым, но Нина не замечала этого.

Мария Андреевна дежурит ночью в родильном доме. Сегодня днем она свободна… а уж коли свободна, можно весь день «наводить чистоту». Сердце Марии Андреевны не переносит в доме пылинки, ржавого пятнышка на вилке, малейшей желтизны выстиранного белья. Нине это нравится, и две женщины, не сроднившись, все-таки живут дружно, прислушиваясь к мнению друг друга.

Нина к Марии Андреевне относилась безразлично, но считала ее «удобной». Ежегодно, когда Мария Андреевна уезжала в отпуск, Нина буквально «болела от быта», как она выражалась. То в момент, когда суп нужно было ставить на плитку, выяснялось, что в доме нет соли… то придет прачка стирать, а мыло как сквозь землю провалится. Комнатные цветы при Маше совсем иначе росли и цвели. К тому же Мария Андреевна умела шить: своего маленького племянника она обшивала целиком, да и снохе нет-нет да что-нибудь смастерит.

Нина любила рукодельничать. Сколько узорчатых салфеток было связано ее руками, сколько расшито шелком диванных подушек, над которыми подчас засиживалась она до полночи. Это была приятная, не портившая рук работа.

…Мария Андреевна перемывала чайную посуду. Раз в неделю посуду она мыла обязательно с содой. Максим Андреевич говорил: «Если стакан побывает у сестры в руках, примешь за хрустальный!»

На краю сахарницы в затейливом рисунке темнело пятнышко. Мария Андреевна прищурила глаза — пора уже на очки переходить, нечего храбриться…

— Нина, взгляни-ка сюда, — попросила она, — никак не пойму, снаружи это пятнышко или соринка внутри, в стекле.

Нина Семеновна неохотно оторвалась от вышивания, посмотрела на сахарницу.

— Внутри…

Марии Андреевне хотелось поговорить о Максиме, помечтать об Урале. Убирая посуду в незатейливый фанерный шкафчик, подвешенный на стене, задернутый вышитой и накрахмаленной занавеской, Мария Андреевна сказала:

— Будем жить на Урале, мебелью обзаведемся, Максиму дадут квартиру, наверное, сразу.

— Да… — мечтательно произнесла Нина Семеновна. — Мне бы хотелось жить в настоящей квартире. В отдельной, со всеми удобствами. А то ведь и в Белоруссии у нас квартира была средненькая.

— Вот уж и нет! — возразила Мария Андреевна. — Там было очень славно, всем знакомым нравилось. А особенно эти шкафчики в стенах… внутренние. Там шкафчик, тут шкафчик… А веранда… Как вьюнки-то по шнуркам тянулись!.. Теперь, поди, наше гнездышко разрушено…

Мария Андреевна вздохнула.

Но не в ее характере было долго грустить. Тут же с улыбкой она продолжала:

— А Максим-то наш какой бравый стал! — Она села, забыв о посуде, опустив на колено руки, державшие чайное полотенце. — Только все-таки он другой теперь. Пошел на фронт, все равно мне мальчишкой казался, а теперь — настоящий мужчина. Ты, Нина, не заметила, кой-где на висках-то у него ровно проседь?

— Нет, не заметила. Максим возмужал. Что ты хочешь, ему теперь уже тридцать два года.

— Тридцать второй, — поправила Мария Андреевна, — только тридцать второй, а уже майор. Впрочем, что это я говорю! Разве в чинах дело-то? Важно, жив-здоров! Не чин молодца красит, а молодец его.

— И все-таки чин, должность имеют значение, — мечтательно улыбнулась Нина и отложила в сторону рукоделие. — Что ни говори, а приятно нам, женщинам, когда мужчина имеет не только вид, но и вес в обществе. Ну, что ты на меня смотришь так? Ведь вес в обществе не у каждого. А у того, у кого он есть, значит, и ум и деловитость налицо. Вот и выходит, что не на чин женщина смотрит, а на деловую сторону человека.

И в памяти Нины пронеслось далекое. Она с подругой идет по шоссе… Вдруг блестящая новенькая машина останавливается, поравнявшись с ними… Вежливое приглашение. Они сели… «Что говорить, симпатичнейший был этот Федор Иванович, начальник треста или даже главка. Да, конечно же, главка!»

Нина снова взялась за рукоделие… «Впрочем, очень хорошо, что я вышла замуж все-таки за Максима. Он тоже становится видным человеком, потом, не отнимешь у него приятной наружности и молодости. Нет, конечно, я по-настоящему люблю Максима». А вслух она проговорила:

— Хочу для Максима вышить косоворотку, василек с колосьями — сочетание поразительное.

Мария Андреевна просияла:

— Вышей, Нинушка, ему рубашку, вышей. И брось ты этого попугая, успеется.

Пришли с прогулки отец с сыном, оба веселые. На бледном после госпиталя лице Говорова — слабый румянец.

После обеда, когда Мария Андреевна вышла зачем-то во двор, Говоров сказал жене:

— Я с тобой хотел серьезно поговорить,