За нами следила женщина со строгим взглядом и сжатыми губами. Постоянное присутствие неодобрения в выражении ее лица даже сформировало морщинки. Они уходили вниз, от уголков рта к подбородку. Образовали каналы мрачности. А над верхней губой сложились резкие глубокие линии, отчего она выглядела рассерженной, даже когда засыпала в кресле в гостиной. Ее явная ненависть к нам, красивым девочкам, с которыми ее заставили жить, проявлялась во многих аспектах, а не только в маниакальном контроле нашего рациона питания. Никакой еды после шести вечера. Если кто-то приезжал домой позже, отправлялся спать голодным. Еще она не разрешала выходить после семи вечера. Ее работа – удостовериться, что мы спали.

Она никогда с нами не разговаривала. А когда выдавалась свободная минутка, она занимала стул на кухне и вязала крошечные детские свитера. Мне всегда было интересно, кто же эти дети. И когда она проводит с ними время. И ее ли они.

Мы усердно трудились в течение дня. Бесконечные дни. Одевались в красивые платья, которые показывали в универмагах и временами в витринах. Выпрямив спины. Старые леди щипали нас то тут, то там, щупали ткань, изучали стежки и жаловались на мелочи, чтобы сбить цену. Иногда приходилось позировать на камеру час за часом. Немного поворачивали головы, руки и ноги, чтобы найти лучший угол. И замирали, пока фотограф нажимал на кнопку. Вот что значило быть манекенщицей.

Со временем я выучила, как выглядело мое лицо с каждого угла камеры. Знала, что взгляд изменится, если прищурюсь – не сильно, чтобы кожа под глазами не сморщилась, но достаточно, чтобы взгляд стал более пристальным и слегка загадочным. С помощью простого наклона бедра я могла контролировать форму своего тела.

Месье Понсард все внимательно контролировал. Если мы выглядели слишком бледными, он подходил и сам щипал нас за щеки. И всегда сосредоточивал взгляд на том, чего не видели мы. Его тонкие пальцы с хорошим маникюром щипали сильно, и он радостно кивал, завидев распространяющуюся по щекам красноту. Мы смаргивали слезы.

– Вы плачете?

Временная сиделка походит к столу, за которым она сидит, упираясь локтями в стол и обхватив голову руками. Она вздрагивает и быстро вытирает слезы.

– Нет, нет, – отвечает она, но дрожь в голосе выдает ее. Она отодвигает несколько черно-белых фотографий, переворачивает изображением вниз.

– Можно посмотреть?

Сара, так ее зовут, приходила к ней уже несколько раз.

Дорис качает головой:

– В них нет ничего особенного. Всего лишь старые фотографии. Старых друзей больше нет с нами. Все умирают. Люди пытаются жить как можно дольше, но знаете, что? Быть старым невесело. Нет смысла жить. Когда все остальные мертвы.

– Не хотите показать мне? Тех людей, которые что-то для вас значили?

Ее пальцы касаются стопки фотографий. А потом ее рука замирает.

– Может, у вас есть фотография вашей мамы? – пытается вызнать Сара.

Дорис достает из стопки фотографию. С мгновение рассматривает ее:

– Я не очень хорошо ее знала. Только первые тринадцать лет.

– А что потом случилось? Она умерла?

– Нет, но это долгая история. Слишком долгая, чтобы быть интересной.

– Вы можете не рассказывать мне, если не хотите. Выберите кого-нибудь другого вместо нее.

Дорис переворачивает фотографию молодого мужчины. Он прислоняется к дереву, ноги скрещены, рука убрана в карман. Он улыбается, белые зубы озаряют все его лицо. Она снова быстро переворачивает ее:

– Красивый. Кто он? Ваш муж?

– Нет. Просто друг.

– Он все еще жив?

– Вообще-то не знаю. Не думаю. Много времени прошло с нашей последней встречи. Но было бы замечательно, будь он жив.

Дорис проницательно улыбается и гладит пальцем фотографию.

Сара кладет руку на плечо Дорис и ничего не говорит. Она отличается от Ульрики. Намного мягче и добрее.

– Вы больше не будете приходить, когда вернется Ульрика? Не можете остаться подольше?

– К сожалению, не могу. Как только Ульрика вернется, мы вернемся к обычному расписанию. Но до этого момента мы, без сомнения, хорошо проведем время, вы и я. Есть хотите?

Дорис кивает. Сара достает контейнер из фольги и выкладывает еду на тарелку. Аккуратно разделяет овощи, мясо и пюре, разглаживая его ложкой. Когда еда нагревается, она нарезает помидор и выкладывает кусочки полумесяцем.

– Ну вот. Хорошо выглядит, правда? – радостно восклицает она, ставя тарелку на стол.

– Спасибо, очень приятно, что вы так все подаете. Сара замирает и вопросительно смотрит на нее:

– Что вы имеете в виду?

– Вот так красиво. А не все смешанное.

– Ваша еда обычно смешана? Это не очень хорошо. – Она морщит нос. – Придется это изменить.

Дорис осторожно улыбается и пробует еду. Сегодня она очень вкусная.

– Фотографии – земельная тренировка для памяти. – Сара кивает на стопку фотографий, лежащую возле двух пустых жестяных коробок. – Они помогают нам помнить все, что мы, возможно, могли бы забыть.

– И все, что мы давно должны были забыть.

– Вы поэтому грустили, когда я приехала к вам?

Она кивает. Руки лежат на кухонном столе. Она соединяет их и переплетает пальцы. Они сухие и в морщинах, а темно-синие вены как будто расположены на верхнем слое кожи. Она достает для Сары фотографию, с женщиной и маленьким ребенком.

– Моя мама и сестра, – говорит она со вздохом, вытирая еще одну слезу.

Сара берет фотографию и рассматривает две фигуры.

– Вы похожи на маму – тот же блеск в глазах. Нет ничего более красивого, чем видеть жизнь в глазах людей.

Дорис кивает:

– Но теперь они все мертвы. И так далеко. Это причиняет боль.

– Может, тогда рассортировать фотографии в две стопки? Одну для фотографий, которые доставляют радость, а вторую – для тех, что навевают тоску.

Сара поднимается и принимается рыться в кухонных ящиках.

– Вот! – кричит она, когда находит, что ищет: толстый рулон скотча. – Мы положим все грустные фотографии в одну коробку. А потом обмотаем ее скотчем, пока он не закончится.

– Вы полны идей! – хихикает Дорис.

– Давайте сделаем это! – смеется Сара.

Когда Дорис доедает, она берет в руки стопку фотографий. Показывает их по очереди, и Дорис решает, в какой коробке они должны оказаться. Сара не задает никаких вопросов, хоть ей и интересны все эти люди и места из прошлого. Она спокойно складывает фотографии в коробки изображением вниз, чтобы Дорис не пришлось на них смотреть. Значительная часть старых, черно-белых снимков оказывается в «грустной» коробке. Более современные цветные фотографии, с изображением милых хихикающих детей, в другой. Сара изучает лицо Дорис, пока та принимает решения, и нежно гладит по спине.