В этот момент девушка, помогавшая организаторам выставки, передала Брику записку. Тот кивнул и, коротко поклонившись Альмогу, куда-то ушел. Но это седовласого мастера не остановило.

— Оманы в наше время вообще измельчали, — продолжил он, обращаясь теперь к толпе слушателей. — Большинство повторяют ошибку, которую мы видим здесь. Изображают очевидное, уподобляясь молодым повесам, рисующим на стенах. Увы, на отечественных выставках теперь почти нечего смотреть. Даже в абстрактной живописи — банальность. К примеру, недавно я видел работу, на которой был изображен квадрат с четырьмя углами! Да-да, с четырьмя! — с прискорбием повторил он. — В мое время никто бы и не подумал такое нарисовать. Дайте мне квадрат с пятью углами, с шестью, в крайнем случае с тремя! Вот это будет поиск, вызов, глубинный смысл! А квадрат с четырьмя углами — это не искусство, это геометрия. — Альмог тяжело вздохнул. — Этот молодой человек закапывает свой талант в землю, — печально подытожил он.

— А если его работы дарят людям радость? — Я и сама не заметила, как выступила вперед, отделившись от стены, с каковой до сих пор с таким успехом сливалась. — Если они красивы? Если тот, кто посещает эти картины, пусть ненадолго, но чувствует себя счастливым? По-моему, это дорогого стоит.

Лишь выпалив все это, я осознала, что следовало бы немного напрячься, ибо всеобщее внимание переключилось на меня. И напряглась.

— А что такое радость, девушка? — снисходительно осведомился Альмог. — И какое отношение она имеет к искусству?

— Адон Аялон прав, — подхватил постоянно следовавший за Альмогом художник. По возрасту он показался мне ровесником Брика. Светлые волосы были чуть длинноваты и оттого то и дело падали на глаза. — Красота — и вовсе понятие субъективное, а потому не может являться убедительным аргументом.

Я уже видела этого мужчину. Ему тоже была выделена часть этого зала, правда, совсем небольшая, а представляли его, кажется, как Дова Вайна.

— Совершенно верно, — удовлетворенно подтвердил седовласый оман. — Представление о красоте необъективно. К тому же в этом понятии тоже желательно разбираться.

Намек на то, что я со своим лицом рассуждать о красоте точно не должна, казался мне очевидным. Впрочем, я могла и ошибиться, приписав художнику то, что додумала сама. В любом случае, напрямик он ничего оскорбительного в мой адрес не сказал, поэтому и ответить на выпад, если таковой присутствовал, было нельзя. Это не помешало мне ощутить, как заливаются красным щеки и кончики ушей.

— Понятие — субъективное, но картины нравятся слишком многим, чтобы на это можно было закрыть глаза, — не собиралась сдаваться я. — Достаточно посмотреть на тех, кто посещает выставки адона Брика и покупает его работы.

Альмог поморщился так, будто услышал самую большую глупость в своей жизни.

— Популярность среди обывателей значения не имеет, — убежденно заявил он. — Подлинных ценителей искусства, обладателей поистине тонкого вкуса очень мало. Художнику следует выбирать, охотится ли он за массовостью или же пишет шедевры, каковые сумеют оценить по достоинству не тысячи, а, возможно, лишь десятки. Но истинный оман всегда будет стремиться к последнему.

— Я совершенно согласен с адоном Аялоном, — снова вмешался Дов Вайн. По-моему, блондину очень нравилось демонстрировать, что ему позволено называть знаменитого художника по имени. — В свое время я тоже тянулся к более широкому и неоригинальному направлению. Но затем прислушался к советам мастера.

Повернув голову, я обнаружила поблизости неизвестно когда вернувшегося Брика. Тот остановился в стороне, по-прежнему давая понять, что с его точки зрения разговор исчерпан, но слушал внимательно и, кажется, наблюдал за мной значительно более пристально, чем за Альмогом. Я почувствовала себя неловко, к тому же дискуссия в любом случае зашла в тупик. Очень хотелось доказать свою правоту, но я промолчала. Люди все равно будут прислушиваться к знаменитому оману, а не к никому не известной ассистентке… И продолжат смотреть картины Итая Брика. Вот ведь парадокс.

Альмог наконец-то прошествовал дальше, толпа быстро рассосалась. Посетители разбрелись по залу. Брик возвратился к своим делам, заключавшимся главным образом в том, чтобы переговариваться то с одним, то с другим гостем. Я же потихоньку отступила обратно к стене.

Когда к нам приблизилась скромная, интеллигентного вида женщина средних лет, я была убеждена в том, что направляется она к оману, и страшно удивилась, когда женщина остановилась рядом со мной.

— Я только хотела сказать, — негромко, почти заговорщицким шепотом сообщила она, — что вы совершенно правы. Когда картины дарят радость, ничего важнее быть не может.

Огляделась по сторонам, будто проверяя, не мог ли ее подслушать Альмог, улыбнулась и прошествовала обратно, к центру зала.

В течение вечера еще несколько человек подходили ко мне приблизительно с теми же словами.

Из мастерской в кабинет я прошла как раз вовремя. Вовремя, чтобы не пропустить все самое интересное. Стоило мне оказаться на пороге, как Брик, наверняка еще не успевший отреагировать на мое появление, в сердцах запустил чернильницей в стену. К счастью, это была не «моя» стена, а противоположная, та, к которой он сидел лицом. Так что до меня синие брызги не долетели. Но оценить внушительное пятно, образовавшееся напротив, я тем не менее сумела. Равно как и капли чернил, заляпавшие пол.

Зато художника собственная выходка нисколько не смутила, как и масштабы нанесенного комнате ущерба. Он сидел, зло стиснув зубы и сжимая в руке лист бумаги. Судя по вскрытому конверту, лежавшему рядом, вспышку гнева вызвало чье-то письмо.

Не скрою, я так привыкла видеть Брика спокойным, невозмутимым, даже безразличным, что теперь впала в состояние ступора.

— Плебеи, — прошипел, так и не обращая на меня внимания, оман. — Не видят разницы между искусством и утюгом.

Я сглотнула. Мне было очень сложно представить себе человека, который не видит разницы между искусством и утюгом, хотя бы потому, что сама я, напротив, не находила ни одного мало-мальски серьезного сходства между этими двумя понятиями.

— А что случилось? — осторожно спросила я, приготовившись бежать в случае, если у работодателя под рукой обнаружится еще одна чернильница.

Брик медленно повернул ко мне затуманенный от гнева взор, но, к счастью, проявлений агрессии в мой адрес не последовало.

— Клиенты, — сквозь зубы процедил он. — Заказчики, чтоб их! Вот! От баронессы Миллер.

Художник уже начал протягивать мне письмо, но передумал и, разгладив лист, зачитал отрывок вслух:

— «Очень прошу вас нарисовать для меня костер. Пожалуйста, пришлите картину как можно скорее: близятся холода, а старый камин очень плохо обогревает мою малую гостиную».

Мои губы непроизвольно растянулись в улыбке, и я поспешила отвернуться — оман моего веселья явно не разделял. К счастью, к моей реакции он был невнимателен, так что и сотрясающихся от смеха плеч не заметил.