жизни. Хотя здесь резкий холод, эти крестьяне не мерзнут, у них есть одежда и бани, моются два раза в неделю.

Находясь в замке, мы ежедневно ждали, что скоро за нами приедут, ждали известий из России, но нам отвечали, то — что большой господин приедет за нами, но еще не явился, то — что боярин приедет нас приветствовать, или — что подводы[64] уже готовы. Однако ни тот ни другой не появлялись. Однажды прислали крестьянина к послу с просьбой, чтобы он не писал в Москву, а все адресовал бы князю[65], который находился на границе для поддержания порядка. Мы написали ему, что если он не хочет пропустить нас в Псков, то пусть лучше скажет; в свое время на это будет жалоба Его Величеству, и что дорога обратно была тоже еще открыта. Очевидно, они уже получили приказ принять посла, но из-за боязни чумы мешкали возможно дольше; это видно было из того, что они говорили с нами только через костер и обкуривали наши письма.

На границе стояла стража из крестьян, которые нас всегда задерживали, когда мы, прогуливаясь, хотели пойти в их сторону, спрашивая каждого, откуда идет и куда. Стража располагается примерно в получасе ходьбы от замка, оттуда был слышен барабанный бой и команды. Около места караула лежит небольшой круглый камень, который они называют Теплым. Назван он так потому, что поляки, когда пытались вытащить пограничные столбы Лифляндии[66], стреляли горячей пулей, чтобы определить расстояние, на которое хотели переместить столбы [к востоку]. Русские считают свои границы проходящими около замка, т.е. граница — это речушка, омывающая замок, она проходит несколько ниже, через деревню [Мегетситс], поэтому деревня полурусская, полулифляндская; как пограничная речка она известна на всех картах. По поводу этой границы часто бывают большие споры. Недавно, когда русские собрались принять некоего князя у себя вблизи замка, им заявили, что откажут в этом, если они явятся с оружием, но если безоружными, — то разрешат. Немногочисленное население, живущее вокруг замка, из которых нет знатных на расстоянии 6 миль в окрестностях замка, говорит только на финском и русском языках. Лук, о котором говорилось [выше], высотой 5 футов, очень тяжелый и сделан из толстого слоя рыбьих костей, положенных друг на друга. Железяки, с помощью которой лук натягивали, — нет. Когда 8 лет назад русские заняли замок[67] и один из них спросил, почему этот лук должен был висеть рядом с другими, никто не посмел ему сказать, что из этого лука 300 лет назад было поражено сердце их царя [князя] и что здесь празднуют этот день. Тогда русский забрал это железо и подковал им своих лошадей, а остаток бросил.

Пока мы находимся в Лифляндии, я еще скажу, что вся страна вместе с крестьянами подарена шведской короной ее фаворитам и что у нее здесь ни фута земли собственной, но summum imperium [вся власть] остается за нею, и она взимает дань. Все эти фавориты и любимцы живут в деревнях, в своих имениях, в простых бревенчатых домах, у них мало или почти нет домашней утвари, кроме сундука, стола, стула, скамьи и ружья; русские во время войны разорили их добро. Пьют они здорово, часто вместо вина пиво. Крестьяне живут далеко друг от друга; на вид они сухопарые и костлявые, их пища — простой хлеб, питье — вода, а также и пиво из хмеля и ячменя. Это люди дурные, вороватые, чему было у нас несколько примеров, впрочем, они простые и простоватые. На ярмарках женщины украшаются цепями из монет, бус и рожков, которыми они себя обвешивают, и голову обматывают украшениями; одежду надевают белую. Лица у обоих полов неприятные, бледные и морщинистые. Молодежь ходит с непокрытой головой. Скот такой же, как у нас. В лесу есть тоже волки, медведи, лисы и лоси. В одиночку ездить опасно, особенно ночью: только за два дня до нашего приезда у одного жителя волк среди бела дня утащил нескольких его собак. Язык содержит много греческих и латинских слов: do — я даю, theus — бог, tu es pecus — я устал, gramma — письмо. Детей часто не крестят до 2-3 лет из-за того, что мало священников, и по небрежности крестьян.

28 ноября.

Наконец к послу пришел ротмистр Сила Иванович Аристов, дворянин лифляндского происхождения, присланный от царского воеводы из Пскова. Он приветствовал посла от имени воеводы и справился о его здоровье. Его поручение, собственно, состояло в том, чтобы выяснить, есть ли чума в Амстердаме, есть ли или были у нас мертвые и больные с собой и были ли таковые на море, в Риге или по пути. Получив отрицательный ответ[68], он сказал, что сообщит об этом своему воеводе и Его Величеству, потому что опасно, добавил он, пускать таких, которые приезжают из зараженных стран. Посол сказал, что не намерен здесь так долго оставаться, это унижает его государство, и что он может сообщить это своему воеводе. Он [Аристов] сказал, что они вскоре ждут почту из Москвы и теперь пошлют еще запрос; также он потребовал от посла письменное свидетельство о том, что мы были в Риге, которое он и получил. Он не посмел взять на себя ответственность, чтобы кто-нибудь из нас отправился с ним в Псков за ответом. Правда, из-за нас никто не мог перейти границу. Его спросили, почему они недавно писали, что некий дворянин ждет нас на границе, а нас до сих пор не пускают. Он ответил, что теперь Его Величеству быстро сообщат о приезде посла. Когда он только приехал на границу, то сказал, что ему необходимо говорить с послом, и спросил, пойдет ли он сам к послу или посол придет сюда. У него было около 20 человек, некоторые из них вооружены луком и стрелами. Комендант передал, что ему разрешается с тремя людьми прийти в замок, что и произошло. Я встретил его во дворе замка, пожал ему руку и ввел внутрь, а после беседы с послом также проводил обратно, но дальше, чем прежде (т.е. до середины замка), а наш переводчик проводил его до ворот. Он несколько раз надевал и снимал шапку, которую прежде держал под мышкой, и мы точно так же надевали шляпы, чтобы сохранить наш престиж. Произнося титул своего царя, он ошибся, и его переводчик открыто пришел ему на помощь. Когда он ушел, комендант получил от воеводы Пскова письмо, в котором