наверху. После того как справились о здоровье, прошла два раза подряд чаша с водкой и каждый получил 1/4 яблока. Тем, кто сидел с одной стороны стола [т.е. русским], поставили рыбу, без молочной пищи. Когда Микита увидел эту разницу в пище и блюдах, он сказал: "Так и подобает, чтобы стол подходил к местному обычаю: одному по-шведски, другому по-русски". За столом случилось, что бычье ребро прикоснулось к голове щуки, стоящей перед русскими и приготовленной для них. Все сразу закричали, что рыба была осквернена и должна быть убрана, что и было сделано. Когда пили за здоровье их царя, каждый, прежде чем пить, произнес его малый титул, очень благочестиво наклоняя голову к столу, что нам было непривычно и смешно. Тост за царя выпили одним глотком, за короля Швеции — в три глотка и не допили до дна, за Их Высокомогуществ — в два и до дна. Микита сказал, что молит Бога, чтобы мы в добром здравии увидели светлые очи царские, а затем чтобы он смог снова проводить нас до этого места [в обратный путь]. За столом их манеры известны: не употребляют салфеток, не провозглашают друг за друга тосты и за провозглашенный тост не благодарят; по поведению они похожи на наших крестьян, называют друг друга просто по имени[70]. Однако беседа Микиты Степановича была безупречна: он очень интересовался законами и нравами нашей страны, спрашивал, как мы ехали; когда ему сказали, что у нас очень многолюдно, он ответил, что его господин богат и землей и народом. Наконец дошли до вопроса о месте, где он встретит посла. Он пытался назначить встречу в замке, но комендант отказал ему, сказав, что этого нельзя делать, так как между ними и шведами шел пограничный спор. Наконец решили, что Микита, как друг, сможет прийти к замку, но солдаты пройдут только до упомянутого камня. Это Миките было безразлично; он сказал, что его царь имеет столько земли, что этот клочок его не тревожит. Разногласия между ним и комендантом обмыли стаканчиком, пожали друг другу руки и назвались друзьями, лучше братьев. Они так напились, что едва держались на лошадях, а один из них свалился.

8 декабря.

В назначенный час мы выехали из Нивенхёйзена в Печору — в Россию. Пристав[71] встретил нас на расстоянии полружейного выстрела до Камня, а не у замка, как было договорено; об этом изменении он сообщил заранее. В Нивенхёйзене прогремел выстрел из пушки, комендант и его дочь проводили нас на четверть мили дальше Камня. При встрече Микита, оставаясь верхом, сказал только, что посол желанный гость, благодарил за вчерашний прием и добавил, что ему пришлось долго ждать посла на холоде. Отряд из более 100 человек стоял при нашем въезде около границы, они усердно размахивали двумя знаменами, на которых изображены были кресты и розы. Они маршировали по трое в ряд, вооруженные легкими ружьями, топорами или алебардами; с ними были еще 20—30 всадников. Посол держался справа от русских, и, как только комендант оставил нас, Микита снял парадную одежду и надел обычную, а каждый из нас сошел с коня и сел в свои сани, — их было не меньше ста. Печора находится в двух с половиной милях от Нивенхёйзена.

В Печоре мы остановились в доме ратуши и таможни; помещение для весов послужило нам стойлом. Постройки здесь из хорошо подогнанных друг к другу круглых бревен, образующих поднимающиеся вверх стены жилищ[72]. Мы с удивлением рассматривали их закопченных святых и наблюдали, как они перед ними молятся: это плоские картинки[73] того или иного святого, перед ними всегда горит огонек [лампадка]. Они висят в углах, перед ними крестятся и кланяются всякий раз, как входят в комнату, прежде чем посмотрят на кого-нибудь или скажут что-либо. Уже при первом посещении мы заметили вежливость русских: для каждого из нас принесли пищу и напиток, каждому — определенную порцию. Нашу гостиницу охраняли полроты солдат так ревностно, что мы сами едва могли выйти. Печора — местечко или большая деревня, она принадлежит в большинстве своем монастырю[74]; это большое здание с высокими каменными стенами и башнями. Внутренние постройки — из дерева, для каждого монаха — отдельное жилье. Камни оштукатурены белым, как и все здания духовенства здесь. Его можно представить себе из моего рисунка, но так как было очень холодно и к зданиям близко не подпускали, то я не мог их срисовать так, как хотел бы. Монахов здесь 200—300 человек. В подвале лежит икона Богоматери, перед которой молятся очень набожно, к ней приходят паломники за несколько сотен миль. Раз в году она появляется в Пскове со всеми ее статс-дамами [иконами], чтобы укрепить стены и город, а затем святыню провожают обратно. Монастырь лежит у двух покатых гор, между ними протекает река[75]. Очень удивила нас странная манера русских креститься, кланяться и молиться. Здесь был старик более 100 лет, он молился иконам, чтобы святые помогли ему получить от нас милостыню.

9 декабря.

В 9 часов мы отправились и ехали в санях все вместе 6 миль до деревни под названием Ваймич, расположенной у озера длиной в 10 миль, которое они называют Великое.[76] С удивлением я наблюдал, как русские набожно крестятся и кланяются перед каждой попадающейся на глаза часовенкой и крестом. Микита, наш пристав, присоединился в своих санях до остановки, куда мы ехали больше мили через это озеро; лед был уже настолько крепок, что мы с грузом и лошадьми могли ехать по нему без страха. Я заметил здесь, что замужние женщины стыдятся открывать волосы, равно как и китайские женщины скорее выйдут нагими, чем покажут косы.

10 декабря.

Отсюда мы отправились в 10 часов, после того как Микита получил разрешение из города [Пскова] на наш приезд. Проехав полторы мили вдоль реки [Великой], которая течет из озера[77], мы остановились у небольшого монастыря [Св. Николая] и приготовились въехать в город. Здесь попы просили милостыню, чтобы зажечь свечу Св. Николаю. Тут возник спор между приставом и послом о порядке дальнейшей езды в санях. Русский должен был сидеть справа, но посол сказал, что лучше поедет в своих санях, отдельно, чем в роскошно украшенных присланных санях, но слева от пристава. Пристав тоже не смел занять место слева от посла. Решили, что русский поедет впереди один и тем временем отправит своего писца к князю Федору[78] за