Итак, если бы вы сейчас не читали книгу, а смотрели документальный фильм по телеку, то в этой части раздалась бы зловещая музыка и голос за кадром тревожно произнес:

«Вечером в понедельник, 13 июня Эш, Кори и Уэс кайфовали. Они только что сыграли лучшую музыку в своей жизни и пообедали роскошными деликатесными суши. Но они не знали о том… что впереди их ждет… опасный поворот. Дело в том, что их собирались арестовать и бросить в джазовую тюрьму».

Ну ладно. Чисто технически это не так, ведь джазовых тюрем не бывает. Но если бы такая тюрьма существовала, нас отправили бы именно туда.

На парковке общежития на нас накинулся разгневанный Расселл, учитель басистов. Мы как раз выходили из машины.

– Так не пойдет, ребята, – отчитал нас он. – Так не пойдет.

Оказалось, нам нельзя покидать территорию лагеря без взрослых. Но тогда почему мы так легко сумели выбраться отсюда? На этот вопрос у Рассела не было ответа.

– Я не хочу ссориться, – сказал он чуть громче, чем намеревался. – Но должен доложить об этом, понимаете? Мне очень жаль. Не хочу быть похожим на надзирателя… Я ведь музыкант, как и вы. Но у меня просто нет выбора. Надеюсь, вы понимаете.

Я смущенно кивнул. Кори кивнул угрюмо. А Эш смерила Расселла взглядом с головы до ног.

– Нет, – выпалила она, – я не понимаю.

Ее слова зарядили воздух безумным напряжением.

– Ты не понимаешь, – повторил Расселл.

– Не понимаю.

– Не понимаешь, значит.

– Нет.

– Ты не понимаешь, почему мне нельзя отпускать несовершеннолетних за территорию лагеря и за пределы лагерной юрисдикции, чтобы те просто бегали, где им вздумается?

– Я совершеннолетняя. Мне девятнадцать.

– О. Ну ладно. Во-первых, в девятнадцать ты не можешь считаться взрослой. И во‑вторых…

– Могу. По закону я взрослая.

– Да бог с ним, с законом, ты что, серьезно? Взрослая в девятнадцать? Извини. Но это не так. Во-вторых – дай закончить – во‑вторых, ты утверждаешь, что если что-то случится с этими ребятами, ты будешь за это отвечать? Если, например, одного из них собьет машина, а второго… не знаю… ну, допустим, крыша у него поедет и он решит вступить в бродячий цирк, ты будешь за это отвечать?

– А такое уже было? Что, много народу сбежало из лагеря и вступило в бродячий цирк?

– Ты тут не умничай. Я к тому, что мы за вас отвечаем, и ты думаешь, это легко? Легко вас муштровать, легко отвечать за вас… думаешь, нам это так нравится?

– Вряд ли это вам нравится. Мне вообще кажется, вы мечтаете, чтобы все это поскорее закончилось.

Расселл молча вытаращился на нее. А потом улыбнулся – устало, словно не хотел больше спорить.

– Ну ладно. Думаю, пора отвести тебя к Биллу, чтобы он с тобой поговорил.

– Как скажете.

– Если тебе не нравятся занятия, это к нему.

– Как скажете.

– Пошли, – бросил он и повернулся.

– Мы тоже пойдем, – услышал я собственный голос.

Расселл обернулся и взглянул на меня: мол, а тебе-то это зачем? Я тоже уставился на него.

И попытался придать лицу непокорное выражение, ведь именно этого требовали обстоятельства. Но еще мне хотелось донести до Расселла, что я понимаю: работа у него не сахар, и мне вовсе не хочется быть по отношению к нему козлом. То есть одновременно я пытался сделать извиняющееся лицо.

Расселл пристально взглядывался в мои черты, но понять, что они выражали, становилось все труднее и труднее с каждой секундой.

– С тобой все в порядке? – спросил он.

– За меня не переживайте, – отмахнулся я, все еще пытаясь сделать два совершенно несовместимых выражения лица одновременно.

– У тебя что-то с лицом, – заметил он.

– Да нет же.

– Что-то в глаз попало?

– Оставайтесь здесь, ребят, – сказала Эш. – Не надо со мной идти.

– Уверена? – спросил я.

– Ага, – ответила она и улыбнулась краешком губ.

– Окей, – сомневаясь, сказал Кори.

– Пойдемте, поговорим с Биллом, – обратилась она к Расселлу.

И они ушли. А мы с Кори направились в корпус вдвоем.

В общей комнате было полным-полно ребят. Но никто не хотел разговаривать с нами, кроме Тима – того самого придурка-гитариста.

– Да вы, ребята, такую бучу устроили, – Тим пытался понизить голос минимум на октаву, чтобы тот звучал солиднее, чем на самом деле. – Особенно дамочка.

Кори просто ускорил шаг и вышел из комнаты.

– Покурим? – обратился Тим ко мне, крутя между пальцев сигаретную пачку на манер фокусника. Он ее чуть не уронил.

И не успел я опомниться, как очутился у пожарного выхода из общежития, где в течение пятнадцати минут смотрел, как Тим курит одну сигарету за другой, и слушал его разглагольствования о том, как все устроено. Бархатистым голосом черного джазмена он рассказывал про Эш в частности и женщин в целом, и о том, как вечно западает на чокнутых, на девчонок с огоньком, и бывает, что пламя разгорается медленно, а бывает – вспыхивает мгновенно. И что таким девчонкам очень нравится тобой понукать, но еще больше нравится, когда ты показываешь характер и начинаешь сам понукать ими.

– Такие без ума от настоящей мужественности, майн фронд, – подытожил он, – и это единственное, что может заставить их перестать командовать.

С этими словами он глубоко затянулся, усмехнулся и посмотрел мне в глаза. Наверное, пытался каким-то образом вызвать лукавый блеск в своих собственных. Но вышел прищуренный, напряженный взгляд, как у человека, который хочет пукнуть или сидит на горшке.

До этого момента я вежливо поддакивал его болтовне. Но услышав «майн фронд», понял, что больше не могу молчать.

– Майн фронд? – повторил я, даже не зная, как сформулировать свои претензии к этому выражению. Все, что мог – это повторять его снова и снова. – Фронд? Фронд… фронд.

– Фронд. То есть друг, – пояснил Тим.

– Ага. Но… но Тим. Кто вообще так говорит?

– Народ, известный под названием германцы, майн фронд.

– Хм. Ладно, допустим. Только не германцы, а немцы. Это во‑первых. Во-вторых, если я правильно помню из уроков немецкого, все-таки фройнд, а не фронд.

– Ф-Р-О-Й-Н-Д? Так пишется. А произносится фронд.

– Нет. Произносится тоже фройнд.

– Все зависит от диалекталь… ности.

– От диалекта. Но нет. Ни в одном диалекте нет слова фронд.