Раньше не делали лестниц, у которых под ступеньками оставалось свободное пространство, как я мог забыть? В голову снова стрельнула мысль, что я схожу с ума. Но мне не могло показаться! Будь я полным идиотом, если бы в тот момент не отличил шелест ветра, которого здесь и так не было, от настоящего, отчетливого шороха. Я кинулся к другому краю лестницы, в глупой надежде, что она окажется забетонированной только с одной стороны, но снова встретился взглядом с плесенью и трещинами, которые резали лестницу вдоль и поперек. Черт!

Я на секунду завис, напряженно глядя в землю. Кровь начала приливать к голове, я чувствовал давление в висках, но вокруг меня была мертвенная тишина. Ни шелеста деревьев, ни гулкого вопля ночных птиц, ни стрекотания кузнечиков. Природа погрузилась в безмолвие, как в минуту молчания. Надо было придумать какое-то объяснение… Да сейчас это просто необходимо сделать!

А что, если лестница внутри полая? Что, если там соорудили себе нору зайцы, или кроты, или типа того? Это же лес. Или это организаторы пытаются нагнать жути, замаскировав плесенью маленькую колонку со звуками, и сейчас угорают надо мной вместе с Машкой? Да и пусть. Даже такой расклад меня более чем устраивал, честное слово.

Я уже хотел приподняться с колен, как вдруг разглядел в траве, возле лестницы, что-то слабо поблескивающее. Вот и колоночка! И кто бы мог подумать, что я буду рад такому тупому розыгрышу.

Но радовался я недолго. Опустив руку в траву, я достал серебряный кулончик с порванной цепочкой. Он был небольшой, кругленький, с какой-то гравировкой, которую так сразу и не разберешь – то ли латынь, то ли древнерусский, черт знает. Судя по прорези, кулон можно было открывать, но я никак не мог разжать две его половинки. Но, несмотря на гравировку, вещица явно не средневековая, что огорчило меня окончательно. Какая-то девчонка потеряла. Хотя что она тут забыла? Даже если ради интереса лазила по заброшке с компанией, не будь дурой, оставила бы кулон дома.

В голове вдруг раздался тревожный звоночек. Я почему-то вспомнил про ту девочку, про теплый труп. Серебряная цепочка была грубо порвана, такое я мог определить даже по запаху, не то что в полумраке ночи – как-никак я хотел открыть ломбард или что-то вроде магазинчика старинных вещиц. А порванная цепочка ничего хорошего за собой не несла. Так поступают с украшениями в спешке, в порыве ярости. И самое ужасное, что я нашел этот кулон у заброшки.

…Пусть она будет жива.

Такие места были не просто самыми красивыми для меня. Я понимал, что они также могут быть и самыми злыми из всех мест.

– Дима! – вдруг раздался вверху Машкин голос. – Я одна должна по этой заброшке ходить? Какого черта ты разлегся на лестнице?!

⁂

Вслед за сестрой, поскрипывая гнилыми половицами, я шел по коридору, который представлял собой длинный сквозной ряд пустых комнат-близнецов, точно бесконечный зеркальный коридор. Слепая темнота опутала нас с сестрой по рукам и ногам, точно невидимыми веревками, чтобы мы не смогли сделать и шагу. Темнота будто решила поиграть с нами в прятки, и мы бы непременно проиграли, не будь у нас в руках телефонов с фонариками. Под два белых луча, рассыпающихся вперед нечетким кругом, попадали то осколки разбившихся окон вперемешку с изумрудными, из-под пивных бутылок, выложенных вперед сверкающим ковром, то почерневшая паутина, похоронным шлейфом нависшая над нами, под потолком. Здесь было гораздо прохладнее, чем на улице, – по поместью разгуливал сквозняк. Пахло сыростью и пылью.

Я то и дело оборачивался, прислушивался. Казалось бы, сколько по заброшкам ни хожу, а все никак не могу избавиться от такого чувства, что за мной кто-то наблюдает. Смотрит исподтишка через треснутые насквозь стены, следит за каждым движением, спрятавшись прямо внизу, меж кривых половиц.

Кстати о них: на полу, в паре метров друг от друга, валялись листы А4 со стрелками, выведенными все той же красной гуашью, и надписями а-ля: «Идите вперед!», «Продолжайте двигаться!», «Устали, старики?», «По-о-во-орот!», «Ать-два! Ать-два! В кастрюле голова». Некоторые из них лежали криво, а на самом первом листке красовался земляной отпечаток чьей-то подошвы.

Я достал из рюкзака камеру с ночным видением, чтобы заснять этот странный коридор, опоясывающий все поместье: стрелочки вдруг попросили свернуть направо, потом налево. На камере все выглядело теперь не черным, а темно-зеленым, как будто нас вместе с домом в один момент затянуло на дно болота. Зато осколки на полу заблестели ярче, торжественнее.

Еще раз свернули налево. Я даже запутался, ведь свет горел в самых близких к входу окнах: если мы сейчас идем все дальше и дальше, кто тогда там сидит? Или мы как идиоты круги наворачиваем?

Все двери, изредка появлявшиеся в стенах, как ни странно, оказались на своих местах, а не сдернутыми с петель. Они были плотно закрыты, кроме одной, неожиданно показавшейся впереди, в самом конце. В полумрак коридора из щели лился неяркий оранжевый свет. Он то и дело подрагивал, не соблюдая ритма, а по одной из стен, перескальзывая на пол, навстречу нам ползли три несоразмерные друг другу тени, которые шевелились.

– Стой, – шепнул я сестре, увеличив зум камеры на ее страшное лицо.

– Заходить боишься? – заулыбалась Машка.

В кадр попали две немигающие точки: на камере ее глаза светились белым огнем, резко выделяющимся в «болоте».

Я неуверенно пожал плечами, не понимая, почему мне вдруг стало как-то не по себе именно сейчас, когда мы уже у цели. В следующую секунду мы с Машкой глупо скривились, пытаясь не рассмеяться. Волнение переполняло меня, сводило ноги, и я почему-то не мог сдвинуться с места, продолжая молча, расплывшись в придурковатой ухмылке, таращиться то на сестру, то на дверь, из которой уже доносились тихие голоса. Сестра тоже молчала, пытаясь прислушаться.

– Если что, я взяла баллончик, – наконец прошептала она, наклонившись надо мной, и, не сводя с меня глаз, смачно плюнула на пальцы и пригладила брови (слава богу, свои), как ее в шутку учила мама. – Keep calm, мальчик мой, ты в безопасности…

Я выдохнул беззвучный смешок, вместе с тревогой и волнением, которые окутали меня с головы до ног, и шутя оттолкнул сестру в сторону. В следующую секунду раздался протяжный хруст гнилых половиц, сестра отскочила в сторону, удивленно вытянув лицо и переминаясь с ноги на ноги, словно пол был лавой, я невольно сжал зубы и сощурился, кинув быстрый взгляд на тени, которые скользнули по стене…

И вдруг дверь распахнулась.

⁂

В той комнате нас ждала весьма необычная троица. Красавица цыганской внешности, на вид лет двадцати пяти, в черном платье в пол и с огромной серебряной серьгой в носу, которая сразу бросилась мне в глаза. Эта девушка, распахнула дверь, звонко рассмеялась, когда увидела наши испуганные физиономии, а потом поманила рукой к себе.

Справа от девушки встал брутальный амбал под два метра ростом, в мятом, засаленном пиджаке, лысый на голову, с маленькими поросячьими глазками, которыми он нервно стрелял то по мне, то по Машке. Слева к девушке подошел жилистый мужчина с рыжеватой козлиной бородкой, одетый в смешную клетчатую рубашку, – этот тип поразил меня больше всего: ростом он был не выше второклашки. Таких называют карликами.