Кое-как перевязав рану, разведчик решил зайти в какую-нибудь хату на окраине Борисовки: надо было промыть и как следует забинтовать руку. А главное — починить и выгладить одежду, ибо внешний вид обер-лейтенанта мог вызвать серьезное подозрение патрулей или полевой жандармерии…

Голос старика прервал поток нахлынувших мыслей:

— Господин обер-лейтенант, мундир готов.

Хозяин держал одежду осторожно, двумя пальцами — словно боялся обжечься или испачкаться. На лице его застыло едва скрытое отвращение.

В это мгновение послышался грохот: в дверь со двора злобно колотили прикладами карабинов. Старик бросился открывать, но дверь уже вышибли вместе с оторванными петлями. В хату почти одновременно ввалились два унтер-офицера полевой жандармерии. Один из них — с гноящимися глазами, с отвислым подбородком — ударил хозяина рукояткой парабеллума. Старик упал на пол.

Другой жандарм, заметив офицера, щелкнул каблуками и отрапортовал:

— Герр обер-лейтенант! Это родители двух офицеров Советской Армии. Они… связаны с партизанами. Их надо повесить!

Обер-лейтенант посмотрел на женщину. Она тяжело дышала, как рыба, выброшенная из воды. Жандарм подскочил к хозяйке, схватил ее за волосы. Седые пряди просочились между крючковатыми пальцами.

Сорокина кинуло в жар. Рука мгновенно выдернула пистолет и дважды вздрогнула от глухих выстрелов. Жандармы рухнули замертво.

— Быстрей в лес! Не отставайте! — по-русски выкрикнул Сорокин, торопливо пряча оружие.

Женщина удивленно раскрыла глаза. Сорокин поднял на руки бесчувственного хозяина.

На крыльце он минуту постоял, прислушался — село молчало. Разведчик облегченно вздохнул и толкнул калитку на огород.

Бежать узенькой тропинкой, да еще с такой ношей на руках, было тяжело. Ботва картошки путалась под ногами. Иногда нога попадала в выемку, подгибалась. Но Сорокин, не оглядываясь, спешил к плетню. Возле перелаза он бережно положил старика на траву, отдышался. Женщина сильно отстала. Разведчик нетерпеливо ее ожидал, посматривая на часы.

Тем временем старик открыл глаза и, увидев обер-лейтенанта, вздрогнул.

— Вы — мерзавцы! — Голос учителя был полон негодования. — Вы ограбили и сожгли Европу. Но народ на колени не поставите! Да, я послал на войну двух сынов. И они скрутят вам шею!

Сорокин наклонился к нему:

— Тише. Я и так хорошо знаю, кто вы. Нужно немедленно бежать в лес: смерть — за плечами. Дорогу в партизанский отряд знаете?

Иван Сергеевич отрицательно покачал головой:

— Нет, я с партизанами не связан…

Запыхавшаяся женщина толкнула старика под бок, но он, ничего не понимая, только моргал глазами.

— Пойдемте! — Сорокин помог учителю подняться.

Тот едва держался на ногах. Разведчик снова взял его на руки и опустил, когда все трое добрались до опушки леса.

— Ну вот, — сказал он, едва переводя дух, — теперь разыскивайте партизан. В село вам возвращаться нельзя.

Словно в подтверждение этих слов, там, где осталось в темноте село, затрещали выстрелы, взревел мотор бронетранспортера.

— Началось, — с досадой проговорил Сорокин. — Не теряйте времени. Я совсем не тот, за кого вы меня принимаете. Сможете идти?

— Да. А вы — с нами? — в замешательстве спросил старик.

— Нельзя. Надо до рассвета перейти фронт… А партизаны непременно задержат: при мне только немецкие документы. До свиданья!

За спиной Сорокина сомкнулись ветви орешника.

* * *

Худощавый лейтенант с печально отвисшими, как у Тараса Шевченко, усами надевал быстрыми, привычными движениями зелено-коричневый маскировочный костюм. Он искоса посмотрел на чернявого сержанта, который, плюнув и нелюбезно помянув черта, стягивал немецкий хромовый сапог с низким подъемом.

— Наказать бы тебя, Сорокин… Собрал такие ценнейшие сведения, а рисковал жизнью, как дитя! Хорошо, что жандармов в селе было маловато… Нервы, браток, закаляй!

— Я заслужил наказание, — тихо сказал Сорокин. — Но я не мог иначе.

НЕТ, НЕ ПРИЗРАКИ!

Из темноты мрачно торчат ряды грозных надолбов. За ними тянется проволочное заграждение в четыре ряда. Над остроконечными шипами трепещут фиолетово-оранжевые короны. Красиво — будто стая мотыльков.

Разведгруппа забирает влево. Впереди — ровная черная полоса. Сержант Чуйков осторожно щупает рыхлую землю. На его лбу выступает холодный пот: минное поле. «Пушкарь и Грайченко, вперед!» — шепчет Чуйков.

Темнота. Тишина. Страх. Напрягая зрение, Чуйков видит, как два силуэта медленно вывинчивают смертоносные запалы. Кажется, проходит целая вечность…

Наконец разведчики у вражеской траншеи. Дикий крик часового: «Alarm!»[7]

Чуйков судорожно ищет и никак не может найти нож. И… просыпается…

Между кронами деревьев плывут окутанные дымкой розовые облачка. По бересте деловито стучит дятел. Солдаты еще спят. Только под старым развесистым дубом, словно цапля, на одной ноте стоит Юрчук. Чуйков улыбается, подкручивает длинные черные усы:

— Это ты, Юрчук, правильный способ придумал. На одной — носом не заклюешь. Вокруг спокойно?

— Так точно, товарищ сержант. Даже не верится, что мы во вражеском тылу. Жуткая ночь была…

— Мне даже во сне эта ночь привиделась, — признался Чуйков. — Чтоб ей пусто было! Надо думать о предстоящей…

Чуйков закурил. На душе стало тревожно: «Позавчерашний «язык» мог наврать… Но если оберст-инженер, который руководит всей фашистской обороной, действительно разъезжает на бронетранспортере под номером 613, за такой птицей стоит поохотиться».

Сержант плюнул на окурок, присыпал его прошлогодними листьями. «Скорее бы вернулись Сорокин и Сомов, и не с пустыми руками. Организуем засаду. Лучше всего у развилки дорог. Мина в такой ситуации ни к чему: на нее может наскочить не тот, кто нужен. Милое дело — противотанковые гранаты. Если что не так — махнем в лес».

Возле шоссе сменились дозорные. Гуля доложил, что около пяти часов движение возобновилось.

Чуйкову захотелось самому посмотреть на дорогу. Облюбовав ветвистый куст дягеля, он залег. Мимо него к передовой двигались грузовики с бревнами, со стальными рельсами, с кабелем, даже с армейскими кроватями. «По-видимому, немцы устраиваются надолго…» С передовой в тыл дребезжал порожняк. Устало прокряхтел старенький бульдозер. Мелькнула автоцистерна. А ожидаемый бронетранспортер не появлялся.

Взволнованный Чуйков вернулся в орешник: «Где же все-таки этот оберст? Возможно, заночевал на передовой? Не хочет терять времени на разъезды. Ладно, придавим комарика немножко, да еще и про запас: кто знает, какая ночь впереди…»

Но уснуть Чуйкову не пришлось. Пушкарь раздвинул ветки и потянул сержанта за руку:

— Заросли шелестят. Ходит кто-то…

С автоматом наготове часовой притаился за кустом можжевельника. Теперь уже отчетливо были слышны вкрадчивые шаги.

— Где-то здесь наши остановились, — донесся из-за дуба тихий баритон Сорокина.

— Верно! Глянь-ка, следы Чуйкова ведут через поляну к орешнику. — Сомов уверенно пошел прямо на замаскированного сержанта.

Послушать новости собралась вся группа.

— Ну что? Видели оберста? — спросил Чуйков, расстилая плащ-накидку.

— Задание выполнено, — начал Сорокин, устало опускаясь на землю. — «Язык» говорил правду. Начальник инженерно-технических работ этого участка фронта и в самом