Мы выбрались из подземелья и отправились в часовню в боковом приделе. Там шла служба. Было тихо, свободно и как-то еще, без точного определения. Мы сидели в горящих полях. Не так, как в церкви – свечами перед иконой, а рядами приземистых плошек, раскинувшихся сквозь всю капеллу – от входа к алтарю. Патер делал свое дело спиной к нам, как учитель у школьной доски. Человек пять стояли ближе, повидимому, вовлеченные в службу. А может быть, просто любопытствующие, как и мы – сидя с поджатыми под себя ногами. Хоть некому было о них спотыкаться. Мы просто сидели. Девочка какая-то, японка с виду, проплыла, помахивая хвостиком… Душа обменивалась с чем-то вокруг без участия разума. Разум только бы мешал и портил. Осознание присутствовало, не отвлекая. И достаточно. Ира разожгла плошку, продлила огненное плато. Служба закончилась. Капеллу стали закрывать. Патер затворил за нами скрипучую решетку. Отслужил свое и проводил. Ничего не случилось. Действительно, ничего. Полумрак. Чистота и порядок. Места много. В праздничные дни, наверно, все занято. А сейчас пустынно.

Сильное впечатление ожидало нас под порталом собора. Вход караулил двухметровый верзила, черный, как драгоценное африканское дерево, и исполненный невероятной красоты. Буквально, из притчей Соломоновых. Просто дотронуться (женщинам, конечно), и то – благо. Архангел – не иначе, была бы труба, я бы точно знал. Но даже без трубы… Я и теперь так думаю. Наверно, наверху что-то готовилось, потому его прислали. Пояснял что-то взволнованным лилипуткам, будто корм курам сыпал, снисходительно и ласково. При его росте, внешности и улыбке иначе было просто нельзя. Не получилось бы иначе.

До этого мы заглянули в большой церковный магазин. Два или три зала (сейчас не помню) были сплошь заставлены и завешаны сувенирами. Не хватало только золотой кареты из тыквы и сапог скороходов. Индульгенции должны были вскоре подвезти. С Микельанджело сам Папа такими расплачивался, значит, настоящие. Надо и себе взять. Грешить пока не хотелось, но до вечера было далеко, мало ли, как сложится. Злодейское начало представляли горгульи. Когтистые и длинноклювые – они зловеще таращились сквозь витрину. До этого в подземельи, близ туалета я провел рукой по камню с горы Сион. Камень был встроен в стену. Табличка рядом извещала – именно оттуда. Порыжелый квадрат на бледном мраморе, цвет пустыни и исхода. Никакие горгульи мне были сейчас не страшны, но не хочу брать на себя лишнего, и осторожность не помешает. Такое осталось впечатление.

Ира высмотрела блестящий, будто покрытый инеем, шар, раза в два больше билиардного. Намек на модель Творения, когда увели из-под нее слонов (черепахи удрали раньше) и подвесили на небосвод, на котором мы с тех пор вращаемся. Как в цирке, под куполом, без страховки. И хорошо, хоть так, потому что другие варианты не просматриваются. Разве что слоны вернутся. В Англии, говорят, специальное общество этим занимается. Скорей бы…

Но сейчас шар зачем? В соборе этот вопрос просто неприличен. Тем более недорого. Ударило в голову, значит, так нужно. Именно такой шар. В других местах дороже. Сильный аргумент даже для церкви. Но здесь без коробки. В Америке форма ценится не меньше содержания. К религии это тоже относится, терпимость – слово универсальное, хоть в церкви, хоть где…

– Коробку мы найдем. – Заверила Ира. – Получится хороший подарок на Рождество…

Я еще размыщлял, но Голос решительно прозвучал и избавил от сомнений:

Аминь!

Сомнения

Х-ха. И еще раз. Х-ха. Какие тридцать паундов с сентября, когда ты меня увидел только в октябре? Говорит, я чувствовал. Прямо как из пулемета, он мне: да, да, да, я ему: нет, нет, нет. И все с начала. Почему? Не сильно нужно. Хорошо, пусть я узнаю итальянца. Такое мое счастье. А теперь скажите, что с этим счастьем делать? Вы знаете?

Американцы помешаны на танцах. Если вы не в курсе, я вам рассказываю. Особенно в определенном возрасте. Он для меня потерял тридцать паундов, он поменял весь гардероб, потому что я сказала, у меня никогда не было толстых мужиков. Он не спал неделю, сбросил тридцать и собирается еще столько же. Я его не узнала, по сравнению с октябрем. И он танцует. Он хочет иметь фигуру. И так он танцует семь раз в неделю. Я сказала, танцую вальс, о¢кей, он хочет вальс, танго? о¢кей, будет танго, и фокстрот и чача, и мумба, и юмба, и с кольцом в носу, в полоску и клеточку, на молнии и на пуговицах, на липучке и резинке, что хочешь. Иди, учись. Запишись и ходи на танцы. Американцы все танцуют. Особенно филиппинцы и китайцы. Заказывают специальные шуз, чтобы не было эмерженси. У него таких три пары. Шуз-денс. Чтобы у партнерши нога не отлетела, если что. У него есть свободное время. Он брокер. Где-то не просчитал один трейд. Клянется, никогда не обманывал. Вы думаете, я наивная? Так нет, но ему я верю. Всегда бывает первый раз. А программа дала по рукам. Продать он может, но не может делать трейд. Девяносто дней. Не знаю с выходными или с рабочими. Быстренько, чтобы не сидеть без дела, он записался на десять разных танцев. Пятьдесят минут от дома, он едет на сауз, там новый инстрактор, откуда-то из Манхаттена, и днем он едет туда. А вечером он едет на норд, в другую сторону. Там есть постоянная партнерша. Но только, чтобы я ничего не подумала. Привез мне программу, устроил тарарам. Запишись…

У меня полно работы, я не разрешаю звонить, когда попало. Нет. Ему все срочно. Поездка на шесть дней. Куда? Круз на Бермуды. Танцевальная группа. В середине октября. Специальный танцкруз. Где все собираются. Что те Бермуды, когда есть дэнс. Еще трахнуть кого-то по дороге. Он клянется, что нет. А если да? Но допустим, я поверила…

Вообще, он хороший человек, я чувствую. Но лучше оставаться друзьями. Он едет сто сорок миль в один конец, я представляю, это надоедает. Он терпел здесь много крахов. Он чуть не поломал себе плечо, у него отобрали машину. Ночью, это очень неприятно. Он не там запарковался, сосед сволочной вызвал. Потом я ездила забирать. Платил он, но машина была набита документами, кэшем… А плечо! Он принес мне корзину цветов, какую-то еду. И зацепился за входную дверь. Вместо праздника вышло много стонов и охов. И все равно, пусть скажет мне спасибо. Тридцать паундов. Потому что, когда я