Это все про железную дорогу — выдумка пацанская, нам ведь всем по двенадцать лет было. У нас рядом с домом была желездорожная ветка, он нас к ней водил и рассказывал. Что вот, это часть огромного кругового движения, благодаря которому страна ограждена от всех. А на самом деле он просто людей воспитывает, нормальных. Кому больше нравится жить в лесах. И я считаю, он правильно делает. Я в педагогическом когда учился — сразу понял: настоящая педагогика — вот она. Это просто я в коленках слаб, а то обязательно бы с ним в леса ушел.

— Где тебе, рыбья кровь, — беззлобно заметил Черепанов. Он, кажется, не особенно огорчался, что бывший воспитанник разоблачает его.

— Он таким образом воспитывает храбрость, — продолжал Воронов. — Если человек может железную дорогу взорвать, то он и власти не боится. Мы еще склады боеприпасов в последнее лето перед войной немножко грабили… Так что если не убило кого, может, это благодаря нам. В общем, это воспитание такое.

— Догадываюсь, — сказал Громов.

— Ну, а хоть бы и воспитание? — горячо заговорил Черепанов. — Пусть это даже игра в войну, вы можете придумать сейчас более осмысленную игру? Может, вот эта война ваша? Да по мне, пусть дети толпами идут в партизаны, а не в эту вашу поганую, извините, армию, где из них сапогами выбивают все человеческое!

— Может быть, — сказал Громов. — Ну, а зимой вы тоже по лесам?

— Че — по лесам, — ответил за учителя Воронов. — И когорта славных тоже с ним. А остальные по домам, холодно.

— А армия воюет всегда и не понарошку, — сказал Громов. — Вот и вся разница.

— И за что вы воюете? — вскинулся Черепанов. — Лично вы? Чтобы угнетать самим и не давать другим?

— Нет, — сказал Громов. — Я воюю за свой долг. Я здесь родился, это накладывает определенные обязанности. И это единственный способ разорвать круг, если вы этого действительно хотите. Здесь действительно многое по кругу, но это из-за того, что каждый уклоняется от своих прямых обязанностей. В результате и получается круговое движение, которое вы ненавидите. Должен быть человек, который, не задумываясь, не оглядываясь, не спрашивая о смысле, просто выполняет свой долг. Если служебный — то служебный, если воинский — то воинский. Меня призвали, я пошел, я иду по прямой, ни на что не отвлекаясь. А без чувства долга не может быть ничего. Я ценю вашу романтическую затею, хотя и не одобряю взрывания поездов — все равно ведь починят, только люди время потеряют. Но в этом нет свободы. В этом есть произвол, а что такое свобода — я вам не могу объяснить.

— Свобода — в армии служить, — усмехнулась скво с гитарой.

— Свобода — не бояться смерти, потому что ты презираешь и ее, и все привходящие обстоятельства, — ответил Громов. — Твой долг больше жизни, больше смерти, больше всего. И ничего с этим нельзя сделать. Ты свободен, потому что ты лучше всех делаешь свое дело, и плевать на то, как делают его другие. Это их проблемы, а лучше всех должен быть ты. Но до этого надо дорасти — я не исключаю, что когда-то дорастете и вы.

— Как же, как же, — протянул Черепанов. — Насилие — это свобода, ложь — это правда… Граждане вроде вас очень удобны для любого режима. Это их руками построены все Освенцимы.

— Про Освенцимы говорит тот, кто ничего не умеет, — устало ответил Громов. — Я не буду с вами спорить, потому что слишком хорошо знаю демагогию всех партизан во все времена. И все эти ваши «Я всегда буду против» мне тоже очень хорошо известны. Вы купили себе правоту, вам очень легко себя уважать, и все, что вы делаете, — тоже ради чистого самоуважения. Подросткам, наверное, это нужно. А взрослому человеку — скучно.

— Вы не взрослый человек, вы мертвый человек, — высокомерно сказал Черепанов. — И долгом своим маскируете обычную трусость. Вам страшно лишиться государственной опеки.

— Ага, я трус и именно поэтому пошел на фронт.

— Пойти на фронт — не храбрость, а тупость. У вас нету силы взять и перестать заниматься бессмысленными убийствами. Просто сказать: я не хочу воевать ни на чьей стороне.

— Ага, — повторил Громов. — Очень знакомо. Занимайтесь любовью, а не войнами. Че Репанов. Боливийские леса под Блатском. Будьте реалистами, требуйте невозможного, совокупляйтесь в сельве. Вы-то и запускаете мир по кругу. Кто-то строит, а вы взрываете, и поэтому все всегда не достроено.

— Каждому свое, — сказал Черепанов. Видимо, он тоже часто вел такие споры. — Тут никто никого не переспорит. Лучше просто не пересекаться.

— Не пересечешься тут, как же, — сказал Громов. — Едешь по заданию, а тут вы…

Самая темная ночь бывает перед рассветом. Было темно, и потрескивал костер. Скво сыграла красивый проигрыш и низким голосом запела старинную партизанскую песню «Белла чао».

Это была песня итальянских партизан, сочинявших ее в куда более драматических обстоятельствах. Но так она была хороша, что и эти обстоятельства — сырой лес с поддельными партизанами в выродившейся стране — дотягивала до себя, придавая им нечто героическое. Партизаны всех мастей умудрились сделать так, что им оказалось посвящено все лучшее в мировом искусстве. Партизаны — это красиво. О чем может петь регулярная армия? В худшем случае о Родине, в лучшем о том, как дотянется до ближайшей деревни и отжарит там всех девок. Регулярная армия скучна, как все регулярное. Партизан — прелесть беззаконного и неразрешенного; партизанские песни лучше всего поют в Италии, Испании и Латинской Америке, в благодатных землях, где никто ничего не умеет делать, потому что все немедленно отбирают. Партизанский фольклор рождается там, где идет борьба за независимость, а борьба за независимость всегда идет в пышных, ботанически цветущих местностях, где не надо работать, потому что земля родит сама или население умеет с ней договариваться. Там-то появляются захватчики, вроде как в центре Мезоамерики, где жили сначала тихие земледельцы, потом пришли воинственные ольмеки, их выгнали воинственные тольтеки, тольтеков погнали ацтеки, ацтеков покорили инки, а на инков нашлись испанцы, которых потом, впрочем, тоже колонизировали американцы при молчаливом злорадстве коренного населения. Те же из коренного населения, кому надоело ничего не делать, — потому что делать что-либо значило немедленно отдавать все хозяину, — подались в партизаны, уничтожая всех захватчиков по очереди; вот почему в Латинской Америке так много партизан.

Партизанские песни поются о быстрых, слезных расставаниях под крупными звездами; о ночлегах в горах и о походной любви с маленькими, смуглыми, отчаянными партизанками, которым жить осталось недолго. Да, впрочем, всем жить осталось