Женщина склонилась над ним, взяла в руку свою темную тугую грудь и сдавила пальцами сосок, потом остановилась и робко, умоляюще подняла глаза на доктора.

Только тогда Робин поняла, в чем дело, и, уважая право женщины и несчастного калеки, бывшего когда-то ее отцом, на уединение, опустила глаза и повернулась к выходу из пещеры.

— Мне нужно сходить за лекарствами. Я вернусь сегодня ночью.

Младенческое блеяние у нее за спиной сменилось тихим довольным чмоканьем.

Спускаясь при свете луны по крутой тропинке, Робин не могла найти в душе ни потрясения, ни гнева. Вместо этого она ощущала к Фуллеру Баллантайну лишь глубокую жалость — он завершил полный круг и впал в детство. Чувствовала она и горячую благодарность к женщине, удивление перед ее верностью и самоотверженностью. Сколько времени она оставалась с отцом после того, как все причины быть вместе исчезли?

Она вспомнила свою мать и ее преданность этому человеку, вспомнила Сару и малыша, терпеливо ожидающих у далекой реки. Фуллер Баллантайн всегда умел притягивать одних столь же сильно, как отталкивал других.

Взяв Юбу за руку, как ребенка, чтобы успокоить, Робин торопливо шла по залитой лунным светом тропинке к берегу реки и с облегчением увидела среди деревьев отблески лагерных костров. Для обратного пути ей понадобятся носильщики, чтобы нести саквояж с лекарствами, и вооруженные воины-готтентоты в качестве сопровождающих.

Радость ее длилась недолго: едва она ответила на оклик часового-готтентота и вошла в круг света, как позади костров выросла знакомая фигура и размашистым шагом двинулась ей навстречу. Высокий и сильный, с золотистой бородой, он был красив, как греческий бог, и столь же исполнен гнева.

— Зуга! — ахнула Робин. — Я тебя не ждала.

— Еще бы, — ледяным тоном ответил он. — Конечно, не ждала.

«Почему? — в отчаянии думала она. — Почему он пришел именно сейчас? Почему не днем позже, когда я успела бы помыть отца и обработать его раны? О Господи, почему? Зуга никогда не поймет! Не поймет! Никогда! Никогда!»

Робин и сопровождающие ее не могли угнаться за Зугой. Он в ночной тьме проворно карабкался по горной тропинке, и они вскоре отстали от него. За долгие месяцы суровой охоты брат достиг великолепной физической формы и теперь бегом поднимался в гору.

Она не сумела предупредить его. Какими словами описать несчастное существо, лежащее в пещере на холме? Она просто сказала:

— Я нашла отца.

Гнев брата мгновенно остыл. Горькие обвинения застыли на языке, глаза озарились осознанием смысла ее слов. Они нашли Фуллера Баллантайна. Достигли одной из трех целей экспедиции. Робин чувствовала, что Зуга уже видит напечатанный отчет об этом, что он на ходу сочиняет главу, описывающую счастливый миг, слышит, как мальчишки-газетчики на улицах Лондона выкрикивают заголовки. Впервые в жизни она была близка к тому, чтобы возненавидеть брата. Голосом, ледяным, как иней, она заявила:

— И не забудь, что это сделала я. Я совершила переход и напала на след, и я нашла его.

При свете костров Робин заметила в его глазах нерешительность.

— Конечно, сестренка. — Зуга вяло, через силу улыбнулся ей. — Кто же об этом забудет? Где он?

— Сначала я должна взять все, что нужно.

Зуга шел рядом, пока они не достигли подножия холма, а потом уже не мог сдерживать себя. Он помчался вверх так быстро, что никто не мог его догнать. Робин вышла на маленькую полянку перед пещерой. После тяжелого подъема она задыхалась, сердце колотилось так, что ей пришлось остановиться и, прижав руку к груди, перевести дыхание

Костер у входа в пещеру ярко пылал, но в глубине бродили неясные тени. Зуга стоял перед костром спиной к пещере.

Сестра, отдышавшись, подошла к нему. Она заметила, что Зуга побледнел как смерть, свет костра окрасил его загорелую кожу в землистые тона. Он застыл, словно на параде, и смотрел прямо перед собой.

— Ты видел отца? — спросила Робин.

Его муки и крайнее замешательство доставили ей низкое, злобное удовольствие.

— С ним туземная женщина, — прошептал Зуга, — в его постели.

— Да, — кивнула Робин. — Он очень болен. Она ухаживает за ним.

— Почему ты меня не предупредила?

— Что он болен? — спросила она.

— Что он стал туземцем.

— Зуга, он умирает.

— Что мы расскажем миру?

— Правду, — тихо предложила Робин. — Что он болен и умирает.

— Ни в коем случае не упоминай о женщине. — В голосе брата впервые, сколько она его помнила, сквозила неуверенность. Казалось, Зуга с трудом подбирает слова. — Нужно защищать честь семьи.

— Тогда что мы расскажем о болезни, болезни, которая его убивает?

Глаза Зуги метнулись к ее лицу.

— Малярия?

— Сифилис, Зуга. Французская болезнь, итальянская чума, или, если предпочитаешь, люэс. Зуга, он умирает от сифилиса.

Молодой человек вздрогнул и прошептал:

— Не может быть.

— Почему, Зуга? — спросила Робин. — Он мужчина, великий человек, но тем не менее мужчина.

Она обошла его.

— А теперь мне пора браться за дело.

Через час Робин выглянула, чтобы позвать брата, но Зуга уже спустился в лагерь. Она трудилась над отцом весь остаток ночи и большую часть следующего дня.

За это время она его вымыла и вычистила, сбрила кишащие насекомыми волосы на теле, подстригла клочковатую бороду и спутанные желтые космы, обработала язвы на ноге. К концу Робин изнемогала от усталости, как физической, так и эмоциональной. Она слишком часто видела приближение смерти, чтобы не распознать это сейчас. Она знала, что в ее силах лишь дать ему покой и сделать более гладкой одинокую дорогу, по которой вскоре отправится отец.

Сделав для него все, что могла, она прикрыла беззащитное тело чистым одеялом и нежно погладила короткие мягкие волосы, которые так заботливо подстригла. Фуллер Баллантайн открыл глаза. Они