не сможет получить инвалидность, потому что у него нет проблем с успеваемостью, а нет проблем с успеваемостью — нет и инвалидности. Я потом только узнала, что у них даже термин такой внутренний сложился — «наказание за социальные успехи». То есть снимают или не продлевают инвалидность, если ребенок хорошо в школе учится, если, например, молодой человек сам поступил в институт, или на работу устроился — моментально снимают инвалидность, не смотря ни на какие медицинские показания. Говорят: «А что? Все, ты реабилитировался, твои ограничения в общении, в трудовой деятельности преодолены. Молодец! Ты не инвалид — ты теперь здоров»!

— А никак нельзя было в школе-то какую-нибудь похуже справку попросить? — совсем распереживавшись, поинтересовалась старушка, своим вопросом желая подсказать собеседнице возможный выход.

— Конечно можно было! — горячо, с какой-то даже досадой, откликнулась купная женщина. — Да откуда же я знала! Я наоборот попросила, чтобы мне пятерок побольше понаставили, да характеристику на ребенка получше дали… Плохую-то и просить не надо было — и так одни тройки, — заключила она, повернувшись к сыну, который сидел, приподняв подбородок, слегка прищурившись и часто моргая, как бы в попытке лучше разобрать окружающую его действительность. — Вот сейчас снова пойдем.

— А в вышестоящие органы обратиться не пробовали? — спросила старушка.

— Смысла нет никакого. Это же сверху такой заказ и идет. Тут конечно в суд можно пойти — мне юрист один знакомый сказал, что по закону они не имеют права отказывать в инвалидности при наличии медицинских заключений, но… этот же знакомый добавил, что с нашим государством судиться — все равно, что жаловаться обидчику; только еще хуже сделаешь…

Когда речь зашла о судебных разбирательствах, Майский уже не мог спокойно слушать разговор женщин. Три года своей жизни он полностью потратил на то, чтобы протащить свой иск через бюрократизированную отечественную судебную систему, досконально изучив при этом соответствующее законодательство, но помимо пустых заверений так и не получил никакого ощутимого результата. Горькие, щемящие душу переживания нахлынули на него. Он вдруг с нескрываемым раздражением подскочил с места, сделав это так резко, что дамы разом замолчали и все как одна уставились на него, провожая опасливым взглядом.

Майский спешил выйти из тесного душного коридорчика. Он весь кипел и не желал больше ни секунды находиться там, среди без конца болтавших женщин. В холле же, он действительно испытал некоторое облегчение: здесь дышалось свободнее, да и не стояло такого плотного гула, хотя народу за это время заметно прибавилось.

Выйдя в холл, Майский первые мгновения пребывал в совершенной растерянности. Он озирался вокруг, не зная, куда себя деть, а найдя поблизости кофе-машину, направился прямиком к ней. Возле аппарата, он с отрешенным выражение лица принялся рассматривать представленные его выбору напитки и шоколадные батончики, даже и не думая ничего покупать; впрочем, здесь никто ничего не покупал. Простояв так минуты три, изучив весь предложенный ассортимент и приведя в порядок свои мысли, он, наконец, отошел от кофе-машины и, не желая пока возвращаться в коридор, присел в холле, с самого края очереди.

Оказавшись на стуле, Майский потупил голову, желая скорее уйти поглубже в себя, но тут же нахмурился, заметив, что брюки его, в особенности левая гача, в районе колен и ниже были сильно запачканы грязью. Он совсем забыл, что замарав их во время своего падения в автобусе так и не отряхнул, и сейчас ссохшиеся серые пятна сразу бросились ему в глаза. Майский спешно засунул подмышку папку с документами и, нагнувшись, принялся чистить брюки, потирая ткань друг о дружку: засохшая грязь крошилась и отлетала, но толку было мало — вместо пятен штанины оказались сейчас сплошь измазаны серой пылью. Тогда он начал ладошкой отряхивать брюки и это дало результат: когда Майский закончил, брюки выглядели уже значительно лучше. С удовлетворением вернулся он в вертикальное положение, но, не успев еще толком выпрямиться, встретился взглядом с сидевшим рядом человеком.

Прямо напротив Майского в двух метрах от него сидел дедушка — старик лет семидесяти, довольно хорошо сбитый, высокий, но с уже по-старчески ссутуленными плечами. Одет он был несколько несуразно: в странные переливающиеся каким-то зеленым цветом брюки, совершенно бесформенные, хотя и новые ботинки, и короткое, явно не подходящее ему по размеру серое пальто, рукава которого не доходили даже до кистей и не полностью закрывали торчавшие из-под них длинные края вязанного синего свитера. На голове у стрика почти отсутствовали волосы: на их месте то тут то там виднелись желтоватые возрастные пигментные пятна; оставшаяся же по бокам немногочисленная растительность была коротко пострижена. Лицо его, широкое и коренастое, с обвисшей крупными складками кожей, имело черты довольно основательные: большой нос, мясистые губы, крепкие скулы и лоб. Старик сидел, положив ладони себе на коленки и смотря перед собой.

Когда Майский сел прямо взгляды их встретились. Но в отличие от большинства людей, которые в таком случае спешили отвести глаза от прямого сверлящего взора Майского, старик все также смотрел на него в упор, казалось, нисколько не смутившись и даже вообще не изменившись в лице. Майский продолжал смотреть на старика — старик продолжал смотреть на Майского. И без того хмурое лицо Майского напряглось еще сильнее, глаза его сощурились, но он не моргал, и старик не моргал тоже. Наконец Майский отвел взгляд в сторону, сделал глазами небольшую петлю по холлу и вернулся к сидящему напротив старику — тот продолжал в упор смотреть прямо на него. Майскому стало не по себе под этим пристальным взглядом: душа его вдруг наполнилась каким-то нервическим беспокойством, происходившим от постоянного внутреннего конфликта, гложущего его на протяжении многих лет.

Ощущение собственной исключительности, в той или иной мере свойственное любому человеку, у Майского было развито чрезвычайно сильно: зародившееся в нем еще в раннем детстве, оно впоследствии только усиливалось, пока, наконец, всецело не укоренилось в его сознании. Давно и основательно утвердился он в своем превосходстве над окружающими, и пока чувство это хоть как-то соотносилось с действительным его положением в обществе, Майский сохранял душевное равновесие, но когда разрыв этот начал катастрофически увеличиваться нервы его стали приходить во все более раздраженное состояние. Началось это восемь лет назад. Тогда Майскому принялись нещадно резать пенсию, отчего он быстро стал скатываться в нижние, самые беднейшие слои населения, и по мере того, как падал его уровень жизни, в нем постоянно усиливался раздирающий его личность внутренний конфликт. Реальное положение, которое он занимал в обществе с доходом, едва хватавшим, чтобы только поесть да абы как одеться, шло вразрез