мой… Мы так сильно виноваты… – причитал сын старосты. – Сами того не ведая, мы нарушили твоё доверие. И всё же не было в том нашего злого умысла. Мы ведь простые крестьяне, а не искусные военачальники, и не умеем угадывать ходы врага. Раз уж даже солдаты твои ничего не заподозрили…

– Да что случилось-то?! – не выдержал Ренэф. – Давай по существу, извинения принесёшь после.

Дрожащими руками Працит извлёк спрятанный на груди свёрток и протянул его царевичу, едва не выронив от волнения. Ренэф и Нэбвен непонимающе переглянулись. Юноша потянулся было к свёртку сам, но военачальник коротко покачал головой и забрал его из рук сына старосты – на случай возможной опасности. Сафар был верен рэмеи, Працит пришёл открыто и сам отдал воинам своё оружие. И всё же осторожность, тем более перед боем, никогда не бывала лишней.

От нетерпения Ренэфу казалось, что мгновения тянулись удручающе вязко. Развернув свёрток, Нэбвен и сам едва не выронил его, точно там пряталась ядовитая змея. Ренэф не сразу осознал, что принёс Працит, а когда понял, что-то внутри него похолодело. В руке военачальник сжимал ожерелье из разноцветных бусин, казавшееся смутно знакомым. Бусы были красивыми, но не сказать чтобы сильно запоминающимися. Женщины такие часто носили, и он никак не мог вспомнить, у кого же мог видеть это ожерелье.

Тем временем Нэбвен снял с пояса мешочек и вытряхнул содержимое на тряпицу рядом с бусами. Осколки тускло поблёскивали в огнях светильников, и уже не оставалось сомнений, что некоторые бусины, золотистые, были изготовлены из того же самого материала.

– Откуда это у тебя? – тихо спросил Нэбвен у человека.

Сбивчиво, путаясь в словах, но не в деталях, Працит рассказал, как Сафар вспомнил ночь после нападения, как вместе с сыновьями раскопал тело танцовщицы и как, вернувшись в деревню, они вместе нашли задушенную сестру Дареи, жены кузнеца. Мисра успела исчезнуть. Возможно, охотники уже сумели выследить её, но о том пока вести сюда не докатились.

Ренэф почувствовал себя так глупо и беспомощно, как никогда прежде. Вместе с этим пришла странная горечь. Он не сумел объяснить себе, что именно испытывал – ни тогда, ни сейчас. Эмоции слишком смущали его, путали и заставляли чувствовать себя потерянным. И потому, когда на смену болезненному изумлению быстро пришла спасительная ярость, простая и понятная, он с облегчением поддался ей. Не заботясь о сохранении внешнего достоинства, он изрыгал проклятия Леддне, Ликиру, Лебайе и женщинам, по-рэмейски, по-лебайски и даже по-эльфийски. В стороны летела какая-то неудачно попавшаяся под руку походная утварь. В эти минуты он совершенно искренне ненавидел всю эту треклятую страну, где все как будто сговорились унизить его.

Окружающие молчали: рэмеи – из тактичности, человек – от ужаса. Нэбвен счёл нужным вмешаться, только когда стало казаться, что Ренэф в собственной необузданности разнесёт весь шатёр или кого-нибудь убьёт.

– Усилить охрану, – приказал военачальник спокойно, но звучно, перекрывая поток проклятий. – Женщину найти и привести нашему господину живой.

– Я её по костям разберу заживо! – рявкнул царевич, наградив танцовщицу подобающими случаю эпитетами. – Найти, если не хотите занять её место!

– Сделаем всё, что в наших силах и даже больше, сиятельный господин царевич, – с поклоном ответил адъютант.

Ренэф глубоко вздохнул и развернулся к Нэбвену, с усилием беря себя в руки.

– Вряд ли она так глупа, чтобы пытаться подобраться к тебе снова, и всё же, – размеренно добавил военачальник, подходя к юноше и глядя ему в глаза. – Боги хранят тебя, мой господин, но и мы не оплошаем.

– Делай, что сочтёшь нужным, – кивнул царевич. – Главное, найди её мне. Я сам с ней разберусь.

Сделав ещё несколько глубоких вдохов, Ренэф повернулся к онемевшему от ужаса Прациту. Запоздало он понял, что в потоках его брани прозвучало обещание уничтожить всех причастных. Да, он был бесконечно зол и жаждал расправы, но Сафар и его семья действительно были невиновны. Это он понимал и без увещеваний Нэбвена. Если бы староста был причастен, он не стал бы с риском для своей семьи доставлять проклятое ожерелье – ни сейчас, ни позже – и уж точно не прислал бы собственного сына.

– Пощади нас, господин, – тихо произнёс охотник с каким-то обречённым достоинством. – Служить тебе было в радость. Если б только… если мы как-то можем искупить свою вину перед тобой – скажи, сиятельный царевич. Мы верны тебе.

Ренэф посмотрел на Нэбвена. Старший рэмеи едва заметно кивнул. Подобрать нужные слова было непросто, но необходимо.

– Отдохни сегодня под защитой наших солдат. Тебе дадут вдосталь воды и пищи и одного из наших коней на обратную дорогу. Вернись к своему отцу и скажи, что я не изменил своего решения. Вы могли умолчать о находке, но всё же предупредили меня, несмотря на риск и свой страх. Честность должна быть вознаграждена.

Працит посмотрел на него недоверчиво, а когда слова Ренэфа дошли до его сознания – не сумел скрыть своего облегчения. Царевич кивнул и жестом велел ему подняться, но охотник, напротив, простёрся ниц, твердя слова благодарности. Ренэф дёрнул хвостом и быстро вышел из шатра, предоставляя Нэбвену разбираться с остальным. На сегодня с него по горло хватило людей.

Ночь встретила царевича желанной прохладой, тщетно пытавшейся умиротворить его мысли. Он шагал к краю деревни. Часовые почтительно расступались, и никто не задавал ему вопросов. Телохранитель следовал за своим господином бесшумной тенью.

Ренэф дошёл до насыпи и поднялся на одну из сторожевых вышек, глядя на тусклые огоньки города вдалеке. Его Леддна. Его скорая победа. Сейчас эти мысли не вызывали ни азарта, ни радости. Жизнь вне боя казалась слишком сложной. Все как будто только и ждали, когда он ошибётся в своих решениях, когда оступится и опозорит себя. И почему те, с кем он поступал по чести, так ненавидели его? Он проявил терпение и милосердие к градоправителю и добром просил помочь с поисками убийцы Хэфера, но получил в ответ предательское нападение. А за что его могла ненавидеть женщина, которую он прежде никогда не видел, которую, вопреки своим подозрениям, освободил от унизительной рабской участи? С которой едва не разделил ложе… При этой мысли кровь прилила к лицу, и он скрипнул зубами, мысленно одарив себя самыми нелестными эпитетами, которые только знал. Он не помнил, когда ещё ему было так стыдно за себя. Он не помнил даже, что именно его остановило тогда – привычное отвращение к эльфам и тем, кто им служил, или кровь Ваэссира, или боязнь зайти слишком далеко, или нежелание просто воспользоваться девушкой. Разумеется, он не влюбился. Он вообще не знал, что это такое,