– Но ведь сегодня вторник. (Angelica.)

– Да, но… Не знаю, чего от меня хочет Парера, но она попросила, чтобы я… уфф… (Spregevole[311].)

– Не волнуйся. (Innocente.)

Ложь за ложью – я пошел в банк, снял нужную сумму и направился к Мурралу, испытывая тягостное беспокойство: вдруг у Муррала ночью случился пожар, вдруг он передумал, вдруг нашел более щедрого покупателя – или его арестовали.

Нет. «Полковник» спокойно дожидался меня. Я с трепетом взял его в руки. Он мой, можно больше не беспокоиться. Мой.

– Сеньор Муррал…

– Да?

– А полная рукопись Ницше?

– Ага.

– Вы скажете мне цену?

– Если это праздный интерес, не скажу. И не обижайтесь.

– Я хочу купить ее, если смогу.

– Позвоните мне через десять дней, и я назову сумму, если рукопись еще не продали.

– Как?!

– А что вы думали? Что вы один такой на свете?

– Она мне нужна!

– Десять дней.

Дома я не мог показать тебе свое новое сокровище. Это была тайная часть моей жизни, которую я противопоставлял твоим секретам. Я спрятал рукопись в глубине ящика. Думал купить для нее специальную папку, чтобы можно было рассматривать каждый лист отдельно с двух сторон. Но нужно было сделать это тайно. А тут еще Черный Орел.

– Ну что там у тебя, выкладывай.

– Ты перешел заповедную реку.

– Что?

– Ты собираешься и дальше тратить деньги на игрушки, а твоя скво даже не подозревает об этом.

– Это все равно что изменять ей, – вмешался Карсон. – Так дело не пойдет.

– Я не могу поступать иначе.

– Мы вот-вот разорвем отношения с бледнолицым другом, который всю жизнь давал нам пристанище.

– Или расскажем все Саре.

– Вам не поздоровится: я выкину вас с балкона.

– Храбрый воин не боится угроз лживого и трусливого бледнолицего. И потом, ты не посмеешь сделать это.

– Посмеет, – встрял Карсон. – Больные люди не просчитывают последствий. Они в плену у порока.

– Обещаю, что полная рукопись Ницше будет последним приобретением.

– Почему я должен тебе верить? – Это Карсон.

– Я не понимаю, почему ты таишься от своей скво. – Это Черный Орел. – Ты покупаешь рукописи на собственное золото. Они не были отобраны жестоким белым человеком с огненной палкой у какого-нибудь еврея или украдены.

– Некоторые были, дружище, – поправил его Карсон.

– Но бледнолицая скво не обязана знать это.

Я оставил их обсуждать эти вопросы, будучи не в силах признаться, что у меня недостает храбрости пойти к Саре и сказать: Сара, это сильнее меня. Я хочу обладать предметами, которые привлекают мое внимание. Я хочу их и готов за них убить.

– Да? – Это Карсон.

– Нет. Но почти.

И Саре:

– По-моему, мне нехорошо.

– Бедненький, ложись. Я поставлю тебе градусник. (Compassionevole e innocente[312].)

Два дня я пролежал с температурой и наконец пришел к своеобразному соглашению с самим собой (хотя его не подписали ни Карсон, ни Черный Орел), в соответствии с которым я разрешал себе, во имя наших отношений, не рассказывать подробностей истории Сториони, известных мне самому только частично, а также о том, какие предметы, по моим подозрениям, появились в коллекции в результате хищнических действий отца. Или о том, что вместе с магазином я продал, а следовательно, и приобрел многие отцовские грехи… Об этом, я думаю, ты догадывалась. Мне недоставало храбрости признаться в том, что я солгал тебе в день, когда ты приехала из Парижа с желтым цветком в руке и сказала: я не отказалась бы от кофе.

37

– Манера напоминает мне Хемингуэя, – сказала Мирейя Грасия.

Бернат склонил голову, воспрянув от этого замечания. Он в то же мгновение забыл о том, что в «Книжную пыль» на его мероприятие пришли только три человека.

– Не советую тебе устраивать презентацию, – сказал Бауса.

– Почему?

– Сейчас слишком много всего проводится: никто не придет.

– Это ты так думаешь. Или ты к разным авторам относишься по-разному?

У Бауса ответ вертелся на языке, но он сдержался. И с усталым выражением на лице, которое ему все-таки не удалось скрыть, сказал:

– Ладно. Скажи, когда тебе удобно и кого ты хочешь видеть ведущим.

Видя улыбку Берната, он добавил:

– Но если никто не придет, я не виноват.

В приглашении было написано, что издатель Эрибер Бауса и автор лично приглашают вас на презентацию «Плазмы», последней книги рассказов Берната Пленсы, в магазине «Книжная пыль». Книгу представит Мирейя Грасия. По окончании презентации гостям будет предложен бокал шампанского.

Адриа положил приглашение на стол и на минуту задумался, пытаясь представить, что может сказать Мирейя Грасия об этой книге. Что она слабая? Что Пленса так и не научился передавать и описывать эмоции? Что это напрасный перевод бумаги и жаль деревьев, пошедших на ее изготовление?

– На этот раз я не обижусь, – сказал Бернат, предлагая ему выступить в роли ведущего на презентации.

– Откуда мне знать, что так и будет?

– Она тебе понравится. А даже если не понравится, я вырос: мне скоро сорок, и я начал понимать, что нам с тобой не стоит из-за этого ссориться. Согласен? Представишь книгу? В следующем месяце в «Книжной пыли». Это легендарный книжный магазин и…

– Бернат, нет.

– Слушай, сначала хотя бы прочитай, ладно? – Бернат был оскорблен, удивлен, расстроен.

– У меня очень много работы. Конечно же, я ее прочитаю, но не могу сказать когда. Не загоняй меня в угол.

Бернат застыл с открытым ртом, не в состоянии осмыслить, что он только что услышал, и тогда я сказал: ладно, давай, я прочитаю ее прямо сейчас. Если мне не понравится, я тебе сообщу и тогда, конечно, не смогу выступить на презентации.

– Вот это называется – друг. Спасибо. Тебе понравится, – он наставил на него указательный палец, как Грязный Гарри[313], – и ты сам захочешь выступить на презентации.

Бернат был убежден, что на этот раз да, на этот раз я скажу: Бернат, ты меня удивил: я вижу в этом мощь Хемингуэя, талант Борхеса, мастерство Рульфо и иронию Калдерса[314]. И он пребывал в прекрасном расположении духа и чувствовал себя самым счастливым человеком в мире, когда через три дня я позвонил ему и сказал: Бернат, как обычно: персонажи неубедительны и мне все равно, что с ними может произойти.