Как бы то ни было, выборы стали еще одним недвусмысленным индикатором настроений в Эльзасе и Лотарингии. Из-за затрудненного сообщения с Парижем о них здесь стало известно меньше чем за неделю до их проведения, поэтому предвыборная кампания во многом носила характер импровизации. Выборы фактически свелись к референдуму «за» или «против» заключения мира и были отмечены высокой явкой (в Меце — до 90 %). В итоге в Эльзасе и Лотарингии были избраны исключительно те кандидаты, что выступали против территориальных уступок и за продолжение войны до победного конца, причем результаты в германоязычной и франкоязычной частях Лотарингии ничем не отличались друг от друга[1153].

По итогам голосования муниципальный совет города Меца адресовал французскому Национальному собранию в Бордо «памятную записку», завершавшуюся следующим заявлением: «Мы подтверждаем, что в Меце все его жители, вне зависимости от их религиозных убеждений и политических предпочтений, единодушны в своих чувствах, и ничто на свете не способно изменить их желание сохранить французскую национальность», аннексия «для значительной части обитателей города станет сигналом к немедленной эмиграции. Те же, кто в силу обстоятельств или различного рода соображений останется привязанным к родной земле, сохранят в своем сердце нерушимую верность своей утраченной национальности»[1154].

Депутатами трех пограничных департаментов была составлена также декларация протеста из четырех пунктов, зачитанная 16 февраля с трибуны Национального собрания депутатом Эмилем Келлером: «Эльзас и Лотарингия не желают быть отторгнутыми. <…> Единодушно они удостоверяют Германии и всему миру непоколебимое желание Эльзаса и Лотарингии остаться французскими. <…> Мы провозглашаем ныне и навеки нерушимое право эльзасцев и лотарингцев остаться составной частью французской нации»[1155]. Парламентарии вполне сочувственно встретили этот демарш, но на стремление большинства из них скорейшим образом подписать мир он нисколько не повлиял.

По итогам выборов было сформировано новое законное правительство во главе с Тьером, немедленно признанное всеми иностранными державами. Жюль Фавр сохранил портфель министра иностранных дел. 19 февраля Тьер и Фавр прибыли из Бордо в Версаль для переговоров об условиях предварительного мира.

Французская делегация рассчитывала на определенное смягчение требований Бисмарка. В обмен на ограничение аппетитов немцев одним Эльзасом французы были готовы пойти на ликвидацию укреплений Меца, уступку части своих колониальных владений (в частности, в Индокитае) или выплату огромной контрибуции. Однако здесь их постигло разочарование: Бисмарк хотел и территорий, и миллиардов — как два непременных инструмента ослабления Франции. Подобное кровопускание, устроенное французской экономике, по его мысли, служило дополнительно гарантией от любых поползновений к реваншу.

Еще в сентябре 1870 г. французская сторона в лице Жюля Фавра сама предложила сумму контрибуции в пять миллиардов франков. При этом Фавр исходил из того, что эти огромные деньги избавят Францию от территориальных потерь. Сумма намного превосходила то, на что рассчитывал сам Бисмарк. Предложение же Фавра задало порядок рассматриваемых сумм. По мере обсуждения вопроса аппетиты победителей только росли. Внутри германской ставки в Версале витали все более и более астрономические цифры, и планка возможных претензий поднялась до 7–8 миллиардов[1156]. Но сами же немецкие эксперты понимали, что финансовое положение Франции с сентября 1870 г. изменилось отнюдь не в лучшую сторону.

Приближенные к канцлеру финансисты Герсон Блейхредер и Авраам Оппенгейм считали сумму в четыре миллиарда пределом возможного, поскольку и эта сумма, как они полагали, потребует от Франции как минимум десяти лет для восстановления[1157]. Призывы германских банкиров к умеренности диктовались опасениями, что финансовый крах Франции мог вызвать цепную реакцию и ударить и по их экономическим интересам. Впрочем, второй консультант германского канцлера, граф Доннерсмарк, считал возможным перешагнуть пятимиллиардный барьер. В итоге Бисмарк выдвинул претензии на шесть миллиардов франков. Французы справедливо сочли такую сумму «невозможной». Исходя из экономической обстановки, Тьер предлагал уменьшить контрибуцию вдвое. Блейхредер и фон Доннерсмарк были готовы предоставить требуемые средства в виде займа под гарантии отчислений от доходов французских железных дорог. Такой вариант означал, по сути, установление финансового контроля над Францией и был отвергнут. Однако Тьер не сдавался. Нажим великих держав помог снизить германские требования до пяти миллиардов.

26 февраля прелиминарный (предварительный) мирный договор был подписан. Франция теряла три пограничных департамента общей площадью в 1,4 тыс. кв. км с населением в 1,6 млн человек, включая франкоязычное население Меца. Единственное, что удалось французской делегации, это сохранить крепость Бельфор на границе со Швейцарией. Взамен германская армия получала право войти в Париж до ратификации мирного договора. В течение трех лет страна должна была выплатить победителю 5 млрд франков. Крайним сроком выплаты контрибуции устанавливалось 2 марта 1874 года[1158].

Французская сторона оговорила возможность уточнения зафиксированных сроков выплат путем специальных конвенций. Параллельно с выплатами должен был осуществляться поэтапный вывод германских войск. Договор, как и все последующие конвенции, предусматривал возможность реоккупации германскими войсками французских областей в случае невыполнения его положений. При этом Бисмарк в немалой степени рассчитывал на то, что выплата столь большой суммы затянется дольше положенного срока, продлив пребывание немецкой армии. Расходы на содержание оккупационных сил также ложились на плечи проигравших.

1 марта предварительный мир был ратифицирован Национальным собранием в Бордо 546 голосами против 107. Целый ряд французских интеллектуалов — Виктор Гюго, Луи Блан, Эммануэль Араго и Эдгар Кине — публично с трибуны осудили аннексию. Гамбетта участвовал в выработке текста официального протеста, зачитанного депутатом от департамента Верхний Рейн Грожаном: «Мы еще раз объявляем недействительным и несостоявшимся пакт, который был нам навязан без нашего согласия. Удовлетворение наших прав остается навсегда открытым для всех и каждого в той форме и мере, которую нам диктует наша совесть»[1159]. После этого депутаты от аннексированных провинций покинули зал заседания вместе с Гамбеттой.

Правительство опасалось возможной реакции последнего на условия предварительного мира. Популярность Гамбетты оставалась очень высокой, равно как и его влияние на национальную гвардию в Бордо. По утверждению Шёрер-Кестнера, офицеры эльзасских добровольческих отрядов обещали Гамбетте 10 тыс. штыков для разгона монархического большинства Национального собрания в обмен на создание чисто республиканского правительства в Лионе и продолжение войны с Германией[1160]. Однако Гамбетта предпочел последовать совету Тьера и отойти на время от политики, уехав в испанский Сан-Себастьян.

Протест жителей Эльзаса и Лотарингии оставался последним доводом французской дипломатии перед лицом безоговорочного военного поражения в пользу того тезиса, что германская аннексия покоится «на силе, а не на праве». Право наций на самоопределение еще не было незыблемым принципом международной политики. Однако Париж мог апеллировать к целому ряду свежих исторических прецедентов. В частности,