Борман явно подготовил Гитлера к совещанию не хуже, чем я – Гиммлера и Кейтеля. Уже по тому, как Гитлер холодно и даже грубо поздоровался с участниками совещания, стало ясно, что он в плохом настроении. Любой, кто хорошо его знал, в таких случаях остерегался затрагивать спорные вопросы. Мне не следовало бы изменять этому правилу и представить на рассмотрение фюрера лишь незначительные проблемы, однако обойти объявленную тему совещания было невозможно. Гитлер раздраженно прервал мое выступление:

– Герр Шпеер, я уже не в первый раз запрещаю вам навязывать свое мнение участникам совещаний. Здесь председательствую я, и мне решать, что следует делать. Не вам! Будьте любезны запомнить это!

Никто никогда не возражал разгневанному Гитлеру. Разумеется, мои союзники, Кейтель и Гиммлер, уже не помышляли о том, чтобы высказать то, о чем мы договорились. Наоборот, они решительно заверили Гитлера, что окажут всестороннюю поддержку программе Заукеля. Затем Гитлер начал расспрашивать присутствовавших министров о потребностях их отраслей в рабочей силе. Он тщательно записал все цифры, сам подвел итог и повернулся к Заукелю:

– Партайгеноссе Заукель, можете ли вы обеспечить в этом году четыре миллиона рабочих? Да или нет?[216]

Заукель оживился:

– Разумеется, мой фюрер. Даю вам слово. Однако, чтобы выполнить норму, мне необходима полная свобода действий на оккупированных территориях.

Я возразил, что большую часть этих миллионов можно мобилизовать в самой Германии, но Гитлер резко оборвал меня:

– Кто отвечает за трудовые ресурсы? Вы или партайгеноссе Заукель?»

И тоном, исключающим любые возражения, Гитлер приказал Кейтелю и Гиммлеру отдать соответствующие приказы подотчетным им ведомствам. Кейтель, как всегда, воскликнул:

– Слушаюсь, мой фюрер!

А Гиммлер промолчал. Безусловно, эту битву я проиграл, но дабы спасти хоть что-то, спросил Заукеля, может ли он гарантировать сохранение персонала предприятий, работающих на Германию по моему договору с Бишелоном? Заукель хвастливо заявил, что не видит в этом никаких проблем. Тогда я попытался установить приоритеты и вырвать у Заукеля хотя бы устное обещание депортировать рабочих в Германию только после того, как будет укомплектован штат определенных нами заводов. Зауккель в знак согласия махнул рукой, но тут вмешался Гитлер:

– Чего еще вы хотите, герр Шпеер? Неужели вам недостаточно заверений партайгеноссе Заукеля? Хватит беспокоиться о французской промышленности.

Дальнейшая дискуссия только усилила бы позиции Заукеля, и я сдался. Совещание закончилось. Гитлер повеселел и обменялся с некоторыми из присутствующих – даже со мной – парой дружеских слов. Несмотря на принятые решения, Заукель так и не приступил к депортации, хотя вряд ли его неудачам способствовали мои попытки заблокировать его деятельность через мои французские отделения и наши военные власти во Франции[217]. Планы Заукеля не осуществились потому, что Германия стремительно теряла авторитет на оккупированных территориях, расширялись области правления маки[218], а немецкие оккупационные власти не испытывали никакого желания создавать себе лишние трудности.

В итоге то совещание имело последствия лишь лично для меня. Увидев, как Гитлер обращается со мной, все поняли, что я впал в немилость, а победителем в конфликте между мной и Заукелем стал Борман. С тех пор мои помощники из числа промышленников подвергались сначала завуалированным, но со временем все более и более открытым нападкам; все чаще мне приходилось защищать их в партийном секретариате от обвинений и даже использовать для их защиты свои связи в СД[219].

Даже пышное празднование дня рождения Геринга 12 января 1944 года в Каринхалле – последняя встреча лидеров рейха по радостному поводу – не смогла отвлечь меня от забот. Геринг давно намекал мне, что хотел бы иметь мраморный бюст Гитлера (в натуральную величину) работы Брекера. Никто из приглашенных не обманул ожиданий хозяина. Стол в огромной библиотеке ломился от подарков: голландские сигары, слитки золота с Балкан, ценные картины и статуэтки. Геринг с гордостью демонстрировал гостям и дары, и планы увеличения более чем в два раза дворца Каринхалле, приготовленные его личным архитектором ко дню рождения.

Великолепная обстановка столовой и роскошная сервировка обеденного стола контрастировали с весьма скудной – в соответствии с тяжелыми временами – едой, подаваемой лакеями в белых ливреях. Поздравительную речь, как и в прежние годы, произнес Функ. Расхвалив таланты Геринга, его нравственные качества и прочие достоинства, он наконец предложил выпить за «одного из величайших немцев». Напыщенные слова Функа в реальной плачевной ситуации звучали странно, и лично мне это гротескное празднество казалось «пиром во время чумы».

После трапезы гости разбрелись по просторным залам Каринхалле. Мы с Мильхом обменялись несколькими словами: мне было интересно, откуда берутся деньги на всю эту роскошь. Мильх поведал, что недавно старый друг Геринга Лёрцер, известный летчик-истребитель Первой мировой войны, прислал рейхсмаршалу железнодорожный вагон, набитый товарами с итальянского черного рынка. Не был забыт даже прейскурант, видимо, для того, чтобы не сбить цены черного рынка по всей Германии, и подсчитана весьма приличная доля прибыли Мильха за реализацию груза. Мильх не стал продавать товары, а приказал распределить их среди служащих своего министерства, но я впоследствии слышал, что груз многих других вагонов распродавался, а прибыль шла в карман Геринга. Вскоре после того случая суперинтендент имперского министерства авиации Плагеман, которому приходилось выполнять эти поручения, был выведен из-под начала Мильха и напрямую подчинен Герингу.