Кое-как успокоил дочь: ничего, скоро всему этому лесному безобразию конец, фронт рядом, явится целая армия мужиков, и она выберет себе любого из орлов красных офицеров. Она не только у него красавица, но и героиня. Как ни странно, эти весьма поверхностные утешения на Станиславу подействовали, она резко оборвала приступ рыданий, утерла рукавом фуфайки красное, широкое лицо, которое весьма вряд ли могло бы соблазнить молодца командира, даже насидевшегося в окопах, и потащилась к своей землянке.

Через час она бегом носилась по расположению в поисках отца.

— Что еще?

— Иди полюбуйся, — почему-то мстительно пробормотала дочь.

Оказывается, она в землянке легла на свой топчан и долго слушала тихие рыдания матери, которая ничком лежала на соседнем. Потом вроде как уснула. А когда Станислава обратилась к ней, не ответила. Просто тихо отошла.

Доната убило осколком во время одного из артналетов, а Ясь, племянник, сын Тараса, из-за деда Сашки подорвался на мине, когда отправился теребить стог с сеном у Новосад. Дед завел себе козу, утверждая, что козье молоко заменяет ему все, вплоть до самогона, и все время почти занимался добычей корма для своей Жужки. Она и спала вместе с ним. «Ты обязан жениться на ней», — привычно шутили хлопцы, а он самодовольно щурился и гонял молодых родственников за сеном. Какой-то гад — подозревали, что литовцы Гапана, — заминировал стожок, приметив, что он со временем убывает.

Почти все семьи потеряли по человеку, а то и по два. И Михальчики, и Данильчики, и Коники, Ерши тут лежали все. Но с помещением под землю приключения партизан не закончились. Немецкое командование довольно рано расчухало, что в лесах за тем аппендиксом, в самом кончике которого были спаленные Порхневичи, засели вооруженные люди. И хотя Витольд крепко держался той линии, что прямо у себя под носом он ничего не бреет, немцам хватило мозга, чтобы догадаться: акции на том краю Далибукской пущи — подрывы железки, разгром комендатуры в Долголапах, сгоревший склад ГСМ у Нанковичей и другое похожее — это результат просочившихся сквозь лес людишек Витольда Порхневича.

Сивенков, стараясь снять с себя подозрения и чтобы выслужиться перед комендантом дворцового госпиталя, сообщил много вредного офицерам жандармерии, что прибыли по плану работы против партизанской заразы.

Гапан как можно дольше делал вид, что у него тишь да гладь, одно голодное, прибитое к земле мирное население. Могло даже показаться, что у него какой-то уговор с Витольдом. Тот в его сторону не суется из леса, Гапан не просит подмоги у специальных сил. Когда специальные силы явились сами, Гапан сделал вид, что вот-вот собирался предложить план операции против немалого подозрительного становища, вроде бы образовавшегося в лесу.

К тому времени, предполагая подобное развитие событий, Витольд уже перенес главную квартиру значительно глубже в лес.

Батарея немецких минометов, придвинутая вплотную к лесу, жахнула однажды на рассвете по картам, предоставленным Гапаном (чего ждали с первого дня образования лагеря). Иван Иванович обладал — и это ничуть не странно — весьма точными сведениями о месте базирования Порхневича. И решил, что на этот раз хватит церемониться и беречься, а если немцы уж прикатили, то пусть они с этим лесным дикобразом и кончают. Сведения у Гапана были точные, но чуть устаревшие. Минометы накрыли брошенный лагерь, и все перевернули там вверх дном. Если бы Витольд не ушел, то вопрос с «комсомолом» был бы закрыт.

Помимо собственно лагеря, несколько залпов накрыли и кладбище, уже весьма разросшееся за два с лишним года. Началось все с могилок старух, бежавших от немецких огнеметов и полегших в землю от холода и голода.

Гапану было мало радости от этого попадания. Немцы не дураки, они провели разведку и нашли на месте удара какие-то трупы, но явно не трупы действующих партизан. Даже не трупы, останки.

Кто-то их предупредил.

Хотя впрямую начальника полиции никто вроде и не обвинил, но он почувствовал — стул под ним стал опасно перегреваться. По-всякому его рыло было в пуху. Или допустил утечку и партизаны успели сбежать, или плохо начальник полиции ловит мышей, и, главное, редко, не может уследить за перемещениями у себя под носом. Гапан впал в панику, ему срочнейшим образом требовалось отличиться в лучшую сторону.

Вернувшиеся на место после всего «комсомольцы» нашли развороченное кладбище. Ему досталось даже больше, чем лагерю. Как будто мины знали, что в брошенных землянках убивать некого, и отыгрывались на однажды уже убитых. Поскольку хоронили неглубоко, — мерзлая земля, корни, — прямые попадания мин просто выворачивали захоронение из земли. Чтобы не разбираться в этом кошмаре, сделали братское подземное собрание всех останков. Витольд велел поставить поверх крест. Кто-то ночью прибил к нему косую перекладину, он стал православным. Копытко укрепил в перекрестье вырезанную из жестяной банки из-под консервов звезду. На эту тему не разговаривали, но решено было, что пусть будет так.

— Дядька Витоля, товарищ командир!

Это был Макарка, десятилетний хлопчик, последний из Ершей, сынок отряда.

— Комиссар, — просипел «секретным» голосом мальчик, поправляя великоватый для его головы картуз. На нем все было великоватое: и пиджак с отцовского плеча, носившийся им как пальто поверх материнской кофты, и братовы сапоги на тройные портянки — в лесу не только ночи майские холодноваты, но и днем тянет сыростью из распадков.

Макарка ночевал то в одном семействе, то в другом, последнее время он больно прикипел к Кравцову, не так давно появившемуся в отряде бойцу, попросившемуся в разведку и зарекомендовавшему себя в нескольких серьезных делах. Это было неудивительно — Кравцов был герой, да и жил один в землянке.

Витольд Ромуальдович натянул медленно фуражку на голову — Бобрин вернулся с «большой земли», даже не из штаба бригады — бери выше — может, даже видел самого Пономаренко, главу всех белорусских коммунистов.

В штабе собрались те, кого счел нужным позвать для сообщения комиссар отряда имени Ленинского комсомола. Народу было мало. На улице стоял яркий весенний день, и в дверные щели проникали полосы света, нарезая темный, пахнущий махоркой воздух ломтями. Командир вопросительно посмотрел на Бобрина. Ответил ему Шукеть, сделав суровое, деловое лицо:

— Совсекретная информация.

Витольд сел на свое место во главе длинного стола. По крайней мере, начало необычное. В последнее время Бобрин с Шукетем полюбили выступления массовые. Сплошь и рядом собирали почти весь личный состав отряда, оставив на местах только внешнее охранение и отдыхающую смену караула, и прессовали политбеседами. С одной стороны, их можно было понять, даже не их, собственно, а тех, кто давал указания усилить политработу с личным составом, — фронт слишком давно находится в стабилизированном положении, в повседневной жизни партизанского отряда появились неизбежные элементы рутины, ленивой привычки, когда ослабевают зоркость и хватка, а при таком положении очень просто пропустить неожиданный ход противника. Правда, «комсомольцам» вроде бы не из-за чего было волноваться, они квартировали в самом глухом углу Далибукской Пущи. Пониженная активность отряда была притчей во языцех на любом штабном совещании в бригаде имени Котовского. Бобрину, а самому Витольду Ромуальдовичу даже дважды приходилось долго убеждать непосредственное командование, чтобы оно довело до сведения командования в верхах, в штабе самого Пономаренко, что такой образ боевого поведения есть результат объективных окружающих условий, а не линия командования отрядом. Ну что можно сделать, если до ближайшего серьезного пункта в системе вражеского присутствия на территории нужно добираться чуть не двое суток, да и то все лесом? Отсюда и низкие показатели лицевого счета у отряда. Два расположенных поблизости объекта: госпиталь во Дворце и аэродром в Сынковичах, во-первых, не являются, по данным разведки, очень уж лакомыми целями с точки зрения возможных результатов атаки на них, да и, во-вторых, неплохо охраняются, поэтому не очень важных результатов можно добиться только ценой значительных потерь. Так что менять образ действия отряда — перехват отдельных небольших частей немцев на лесных проселках и поблизости от Пущи и выверенные рейды на железку в период больших транспортных предприятий противника — неразумно.