— А Дамулис, литовец?

— Верно подмечено, Тарас Ромуальдович.

— Хватит шукеть, — отбрил ему брат командира, но шутка, повторенная во второй раз, никого не насмешила.

— А Недбайлу я бы немножко на недельку изолировал, — сказал Михась.

Командир поднял на него обычно опущенный взгляд:

— Это потому что он девчонку у Анатоля отбил? Не надо тащить сюда дела семейные, и особенно личные.

Шукеть едва заметно ухмыльнулся — всегда бы так.

— Такого бойца теряем, — попытался возразить отцу Михась.

История и в самом деле была неприятная. У Анатоля складывался красивый, хоть и лесной роман с девушкой Оленькой, медсестрой из отрядной санчасти. Школьница из Мостов бежала, как и многие, от отправки в Германию. Звали ее Оля, а называли так, словно имя происходит от «оленя» — такая была грациозная и милая. Командиру она напоминала пропавшую черноволосую дочь, хотя Оленька была блондиночкой. Он ее уже полюбил, словно будущую дочуру. И казалось, куда ей от такого орла, как Анатоль? Орла и рыцаря. Анатоль был деликатен, обходителен, и это продолжалось до тех пор на глазах у всего умилительно поглядывавшего отряда, пока не явился этот Недбайло, тридцатилетний, мордатый, чуть даже криворотый дядька, любитель посвистеть и порассуждать цинически. Увидев красивую пару, сразу заявил, что девка будет его. Над ним даже смеяться не стали — ну дурак, чего возьмешь. Однако он как-то сумел вклиниться в эту историю. что уж он там плел, как брал воображение Оленьки, а факт, что теперь она жила с ним, в его землянке, на правах его женщины, а рыцарь Анатоль подыхал где-то на краю отряда, высох, очумел, и боялись, что застрелится или в одиночку пойдет без приказа брать германскую чугунку.

Недбайлу ненавидели, и, если бы не Витольд, Порхневичи устроили бы ему темную, а Оленьку как бы перестали замечать. Она перестала быть радостью отряда со своим житейским полнокровным счастьем.

Командир повернулся к Антонику:

— Пусть вместо Анатоля с Литвиновым в паре будет Зенон. Проинструктируй его.

Витольд Ромуальдович встал с окончательным видом — можно расходиться. Так он ни слова и не сказал за время заседания.

— А когда же операция? — спросил, оглядываясь на поднимающихся, Михась.

Товарищ Бобрин щелкнул замком планшета:

— Завтра. Завтра, двадцать третьего июня, начинается операция «Багратион».

Повх поставил тяжелую ногу на подножку брички и надавил изо всей силы. Бричка закачалась, как лодка на волне.

— Запрягай, — велел Гапан Мажейкису.

Тот пихнул в плечо Тейе и ткнул пальцем сначала в сторону лошади, потом в сторону брички:

— Ну, чего пялишься? Не понял? Придут русские — тебе не поможет «твоя моя не понимай».

Эстонец приветливо улыбнулся литовцу.

Повх насмешливо хрюкнул и пошел к себе в кузню, вытирая руки о грязный фартук.

Иван Иванович, глядя, как Мажейкис, матерясь про себя и отталкивая руки пытающегося пособить Тейе — отойди, дурак! — возится с упряжью, спросил:

— Как думаешь, почему обезьяны не разговаривают?

— Вам виднее, генерал!

— Чтобы не заставили работать.

Начальник полиции вообще-то старался произвести впечатление человека хоть и проницательного, но простого. Считал, это полезнее в работе с сельским населением. Но иногда в его речи проскальзывали обрывки сведений и мыслей, которые вроде бы не вполне совпадали с принятым образом. В последнее время чаще они стали проскальзывать, что говорило об ухудшении общего состояния пана начальника. Он пил больше, чем в прежние месяцы, и можно было догадаться — стал задумываться о будущем. Несмотря на то что фронт в последнее время стабилизировался и наползал не так угрожающе, Иван Иванович судорожно соображал над вопросом своей безопасности в будущем. В ближайшем будущем. То, что для немецкого командования он не выглядит ценной фигурой, он догадывался. Спасать его в случае прихода красных армий никто не планирует. Следует каким-то образом повысить свою ценность в глазах кураторов в жандармерии. Как это сделать?

Жизнь подсказала.

Три дня тому назад, когда он на этой самой бричке катил в сторону Дворца, катил беззаботно, один, дабы не добивать доживающую свой век правую рессору, из-за липового ствола появилась человеческая фигура со «шмайссером» наперевес, и это был явно не немец. Чуть дальше, из-за другого ствола, другая фигура, руки в карманах, и можно было не сомневаться — там пистолет, а то и два. Но это было не несчастье, а везенье. После разговора с этими людьми для Ивана Ивановича впереди забрезжило.

Мажейкис, держа вожжи в руках, отвесил пану начальнику поясной поклон — пожалуйте ехать, ваше благородие. Запрыгнул в бричку вслед за солидно взошедшим Гапаном. Тейе устроился на запятках и все время беззаботно насвистывал во время недолгой дороги. Идиот, рассуждал о нем мысленно Мажейкис, эстонец выглядел счастливым всегда и при любой окружающей обстановке. Интересно, когда будут расстреливать, тоже будет насвистывать?

Гапан велел завернуть к Стрельчику, как только переехали Чару. Стрельчик будто знал: он был у себя на дворе и выказал величайшую радость при появлении хмурого Ивана Ивановича. Агатка его, даже не дожидаясь, чтобы супруг мигнул, исчезла в доме и тут же появилась с подносом, на котором были чарка и миска с солеными огурчиками.

Вот гад, подумал Гапан, ведь он, пожалуй что, и отвертится, если припрут: мол, я ничего, да я свинок выращивал, какая такая война для инвалида! Домишко Василий сколотил кое-как — еле-еле перезимовать, зато какой хлев. Вон как пятаки шуруют в щелях загородки.

Иван Иванович не собирался пить, был сердит на Стрельчика — не за какую-то конкретную выходку, а вообще, как на хитрую личность. Умеют же люди устраиваться! Иван Иванович вообще-то себя считал умельцем по этой части, но, кажется, этот свинарь даст ему кучу очков вперед.

Заплакало дитятко, и Агатка, поставив поднос на пенек у хлева, рванулась в дом. Вынесла — тоже ведь хвастовство — поморщился начальник полиции. Стрельчик, видимо, учуял, в чем недовольство, и зыркнул жене: исчезни.

— Ну что, приходили к тебе?

Стрельчик честно помотал головой. Не стал придуриваться, будто не в курсе. Невозможно жить в таком месте и ни о чем не знать. Понимает, что Ивана Ивановича нечего дурить.

— Значит, два поросенка во Дворец, один в лес?

Василий недовольно опустил голову. Что-то начальник сегодня особенно злой. Сам ведь договорился с кухонным цехом госпиталя, чтобы часть помоев отходила побережцу Стрельчику, а теперь вот придушивать чего-то затевает. То, что ради своей безопасности Стрельчик тайком подбрасывает свининки иной раз и Порхневичу, предполагалось. И выглядело так, что Гапан входит в его положение. Зачем только об этом вслух, да еще и при Мажейкисе? Эстонец — ладно, эстонец — кукла, а этот — ядовитая личность. Неприлично ведет себя начальник, выволакивая на свет то, что должно быть под полой.