Человек… в плаще смерти.

Тот самый, что преследовал его в Баноке и из-за которого он свалился с крыши. Однако тогда он выглядел как полупрозрачный сгусток тени, а теперь благодаря действию эликсира Аннев смог его рассмотреть.

Но и это было не все. Поза, одежда, ощущение, исходившее от него, – все это казалось Анневу ужасно знакомым.

«Он похож… на Содью Рокас», – дошло до юноши наконец.

Вот только это точно была не Содья. Да, ее одежду тоже составляли лохмотья, но лохмотья из шелка и бархата, подогнанные по фигуре. А одеяние этого человека походило скорее на призрачную дымку, невесомую паутину, сотканную из нитей всех возможных оттенков тени. И держался он не так, как Содья – с надменной уверенностью, – а холодно и бесстрастно.

Аннев почувствовал себя жуком, на которого стремительно опускается подошва сапога. Он инстинктивно прижал к себе левую руку, и плащ соскользнул с плеча, обнажив культю.

Тень встрепенулась. Повернув безглазое лицо, она уставилась на культю – и вдруг размашистым шагом двинулась на перепуганного аватара.

По спине Аннева пробежал холодок; тело напряглось, ощутив новый прилив магии и адреналина. Развернувшись к Чаще, он сорвался с места и припустил так, будто за ним гнался сам Кеос.

Ибо не сомневался, что так оно и есть.

Четверо всадников скачут к твоему порогу. У каждого на плече птица.

Каждый конь несет тяжкое бремя. В каждой птице – тайная сила.

Проклятый вождь – он идет забрать жизнь у того, кого считал братом.

Воин-отступник – он жаждет крови одного из твоего рода.

Тень от тени – она идет за жезлом темной силы.

Обреченный калека – он клеймен знаком Кеоса

И одной рукой заберет у тебя Оракул.

Четыре птицы летят к твоему порогу. Четыре клюва – четыре клинка.

Цапля, сокол, грач и сорока.

Не стой на пути у птиц. Не сдерживай всадников.

Жезл оставишь – за ним явится Тень.

Жезлом взмахнешь – и печали не миновать.

Дом будет проклят, сокровища рассыплются в прах.

Милости будешь ты предан, руку, что поднимется на тебя, поглотит огонь.

Ответы Янаку Харту. Слова Оракула из Спеур Дун

Но он не сгинул, ибо лишить бога жизни может лишь бог. Дух его живет, и сосуд его переродится – божественный король, что принесет спасение и погибель. Ибо как масло не держится в треснувшем кувшине, так и дух его не удержится в разбитом сосуде. Все части нужно собрать воедино, дабы отлить новый сосуд. Лишь после смерти возможна жизнь. Лишь очищающее пламя смоет скверну. Лишь разрушение возродит его вновь.

Вот осколки разбитого сосуда, что произошли от сокрушенной длани:

Семеро наделенных силой – они наследники его магии;

Шестеро рожденных от плоти – они наследники своих отцов;

Пятеро из кланов – они наследники его детей;

Трое скованных с кровью земной – они же ее хранители;

Двое связанных с первозданным хаосом – они наследники несуществующего и грядущего, что еще не предопределено;

Седьмой несет печать Кеоса и Последнюю Надежду Люмеи, и тот, кто в последний день станет вместилищем его духа, править будет всеми семерыми.

И осколки сосуда пойдут войной друг на друга и будут пожирать друг друга, пока из пепла не восстанет новый бог крови земной. И величие Одара и Люмеи померкнет пред его величием, и поклоняться ему станет больше народу, чем песчинок на дне моря, и сотрет он даритов и илюмитов с лица земли. И тогда Кеос Перерожденный станет править всей сушей и всякими существами, рожденными из земли и крови, а тех, кто не подчинится воле его, предаст смерти.

Пророчества о сокрушенной длани и разбитом сосуде. Из Книги Судьбы

Сквозь века до нас дошли имена нескольких Шестерых, достойных упоминания, среди которых известны и те, чье фактическое существование почти неотделимо от легенд о них. Среди прочих это Гевул Ужасный, Трат Пройдоха, Гаррах Пожиратель Топей, Тень, Шнее с Юга, Кольда Выпь и Бидба Второй (также известный как Бидба Пила).

О ныне живущих ввиду их частой смены любые рассуждения представляются бессмысленными, однако достоверно известно, что как минимум двое являются представителями Шестерых на протяжении последних трех веков. Это некромант Шахран из Тир-Реоты (чью зловещую биографию я вкратце изложил в ином своем труде) и некая Возрожденная Тень (личность не установлена).

Кроме имени, последняя не имеет практически ничего общего с первой Тенью – Вальдемаром Кранаком, посеявшим великую смуту по всей Горм-Корсе незадолго до того, как тот край был предан полному забвению. Человек же, называемый ныне новым воплощением Тени, даже не даритского происхождения. Это крозеранец, и он наемный убийца или шпион. К тому же он каким-то необъяснимым образом связан с царством теней, чем и объясняется его неестественное долголетие (хотя многоуважаемые коллеги из Южного края имеют на этот счет иные, более экстравагантные теории).

Более о Возрожденной Тени нам не известно ничего, кроме разве что того факта, что его зачастую – но не всегда – сопровождает ученик. Это единственный из сианаров, кто придерживается подобной практики.

О сианарах. Из «Полной истории Лукватры» Кьяртуса Гарма

До окрестностей Шаенбалу Аннев добежал меньше чем за два часа. Если путь по равнинам Дароэи он проделал на одном дыхании, взбудораженный действием эликсира и подгоняемый страхом, то пять миль сквозь Чащу оказались сущим кошмаром: лес обрушился на его обостренные органы чувств лавиной резких звуков и зловещих силуэтов, заставляя шарахаться от любого шороха. Но хуже всего было другое: действие зелья понемногу ослабевало, а тени – как обычно перед рассветом – начали удлиняться, увеличивая оставшееся до деревни расстояние вдвое. Но, даже несмотря на это, Аннев мчался без оглядки и ни разу не остановился, чтобы перевести дух.

Когда он достиг вершины холма на краю деревни, небо уже посветлело. Как бы Аннев ни изнывал от желания передохнуть, он понесся вниз по восточному склону и бежал до самой центральной площади. Только там он позволил себе замедлить шаг и оглянуться. Всю дорогу его не покидало ощущение, что тень наступает ему на пятки, но сейчас позади никого не оказалось, и Аннев, собрав остатки сил, бросился к часовне.

Окна были закрыты ставнями; решив, что передняя дверь заперта на замок, Аннев направился к сараю. Внутри все находилось на своих местах: оружие висело на стойке, у стены стоял топор для рубки дров, а в маленькой уборной – ночной горшок, и все же словно чего-то не хватало. Аннев подошел к двери, ведущей в дом, толкнул – и сердце у него упало.

Дверь была не заперта.