А по справке Шульгина протока от крепости Катунской отстоит вверх по Катуни в десяти верстах, а Сростки, до которых оная Катуня на откуп отдана, от Катунской крепости не менее как 50 верст и в самом опасном от неприятеля месте; к тому же к здешней границе те неприятели, то есть калмыки приезды имеют и в тех Сростках плавятся; да и для звериных промыслов туда ездят, и за таковою опасностью крестьянина Казанцева и прочих, имеющих по той же реке Катуни откупа—телей для рыбного промысла, яко за сущую границу, хотя по откупу и указы имеют, пропустить опасно было бы без повеления главной команды; а по ордерам бывшего генерал—майора Киндермана и бригадира Крафта и по данным инструкциям, пропуску за границу под смертною казнью ни для чего и никому чинить не ведено…»

Зачем мы так долго говорим об этом? А все дело в том, что Василию Шукшину всегда была дорога и крупица, прибавленная к «колыбельной» истории его родины. Он любил слушать рассказы стариков—односельчан (а они слышали их от своих дедов) о том, как шли в давние времена на эту, как говорит старик из раннего шукшинского рассказа «Демагоги», «жирную землю» униженные и оскорбленные со всех сторон России.

«Редко кому завидую, – писал Шукшин в статье „Признание в любви“, увидевшей свет в начале 1974 года в „Смене“, – а завидую моим далеким предкам – их упорству, силе огромной… Я бы сегодня не знал, куда деваться с такой силищей. Представляю, с каким трудом они проделали этот путь – с севера Руси, с Волги, с Дона – на Алтай. Я только представляю, а они его прошли. И если бы не наша теперь осторожность насчет красивостей, я бы позволил себе сказать, что склоняюсь перед их памятью, благодарю их самым дорогим словом, какое только удалось сберечь у сердца: они обрели – себе и нам, и после нас – прекрасную родину. Красота ее, ясность ее поднебесная – редкая на земле».

А кто были предки Василия Шукшина и откуда они пришли на Алтай? Об этом тоже можно прочитать – в романе «Я пришел дать вам волю».

«– Ты родом—то откуда? – спрашивает Степан Разин у „патриарха“, веселого и сметливого русского мужика, наделенного к тому же невероятной физической силой.

– А вот почесть мои родные места, – отвечает тот, – там вон в Волгу—то, справа, Сура вливается, а в Суру – малая речушка Шукша… Там и деревня моя была, тоже Шукша. Она разошлась, деревня—то. Мы, вишь, коноплю ростили да поме—стнику свозили. А потом мы же замачивали ее, сушили, мяли, теребили… Ну, веревки вили, канаты. Тем и жили. И помест—ник тем же жил. Он ее в Москву отвозил, веревку—то, там продавал. А тут, на Покров, случилось – погорели мы. Да так погорели, что ни одной избы целой не осталось. И помест—ник наш сгорел. Ну, поместник—то собрал, чего ишо осталось, да уехал. Больше, мол, с коноплей затеваться у вас не буду. А нам тоже – чего ждать? Голодной смерти? Разошлись по свету, куда глаза глядят. Мне—то что? – подпоясался и пошел. А с семьями—то – вот горе—то. Ажник в Сибирь двинулись которые… У меня брат ушел… двое детишков, ни слуху ни духу… В Сибирь—то много собиралось. Прослышали: земли там вольные…»

Отсюда и пошла, возможно, фамилия Шукшиных. Но, листая «Ономастикон» С. Веселовского во время съемок фильма «Они сражались за Родину», Василий Макарович своей фамилии не нашел, чем очень, по свидетельству Г. Буркова, был огорчен. Право, жаль, что не попался ему тогда на глаза во всех отношениях интересный популярный этимологический словарь Ю. Федосюка «Русские фамилии». Там есть в числе самых распространенных и исторически знаменитых и его фамилия. Ее происхождение объясняется так: «Шукша – льняная костра, то есть волокна, остающиеся после трепания и чесания льна. Вероятно, слово применялось и в переносном, более широком значении: остаток, излишек. Отсюда прозвище последнего, поздно родившегося ребенка».

А Василий Шукшин был ребенком ранним. Отцу его было тогда шестнадцать лет, матери – восемнадцать.

Коробов В. И.

Этот краткий очерк взят из первой книги В. И. Коробова о В. М. Шукшине.[21] Далее приводятся письма М. С. Шукшиной к В. И. Коробову, который дважды встречался с ней в Бийске.

Жалела, любила безмерно своих «детушек—сиротинушек» Мария Сергеевна. Тем более что одни они теперь остались. Шли, шли в Сростки похоронки. Получили их сестры Марии Сергеевны – Вера и Анна, пришла весть, что погиб смертью храбрых брат ее Иван… А в 1942 году стало известно – не дождаться им уже с фронта Павла Николаевича Куксина (отчима

B. М. Шукшина. – А. К.)…

Слава богу, что еще дети редко болели, а то впору хоть в петлю. Но тем и удивительна, и замечательна мать Василия Макаровича, что никакая беда сломить не могла.

Роль матери в формировании характера и мировоззрения будущего писателя, актера и режиссера – величайшая. Это ведь только на первый взгляд – что вся ее материнская педагогика сводилась к тому, чтобы накормить, одеть, обуть, уберечь от болезней. Седьмая в огромной, насчитывающей двенадцать детей семье крестьянина Сергея Федоровича Попова, она сызмальства была приучена к труду как основе жизни, переняла высокие нравственные качества русского народа, доброту его, совестливость, «нутряное» чутье на правду и ложь. И все это, в свою очередь, передавала детям. Отнюдь не случайны и при всей внешней веселости очень показательны такие вот строки из письма Шукшина матери, отправленного вскоре после поступления во ВГИК:

«Недавно у нас на курсе был опрос: кто у кого родители, т. е. профессия, образование родителей студентов. У всех почти писатели, артисты, ответственные работники и т. п. Доходит очередь до меня. Спрашивают, кто из родителей есть? Отвечаю: мать.

– Образование у нее какое?

– Два класса, – отвечаю. – Но понимает она у меня не менее министра…»

Мария Сергеевна, как мы уже не раз отмечали, обладает от природы прекрасной памятью. Она помнит не только то, что происходило сравнительно недавно, но и то, что было в самом раннем ее детстве:

«Что ребенком делала, все помню. Где с подружками из—бочки делали, как играли. Еще помню, стоял в Верх—Талице Колчак. А у нас были красные. Сидим мы как—то все на полатях, а внизу красный командир оружие разбирает и рассказывает, как сейчас помню все до словечка: „Перво—наперво ствол со ствольной коробкой, с отражателем и пусковыми механизмами… " А стихи, что когда—то на елке читала, сейчас я их внучкам рассказываю…“

Не знаю, как насчет сказок, а вот такого рода истории, а также различные сросткинские и окрестных деревень бывальщины и «случаи» слушал Вася Шукшин в своем детстве часто. Впрочем, и сказки, наверное, были: без песен какой долгий зимний вечер обходился? Мать, справляя домашнюю работу, запевала, как бы про себя, сестрица Таля, как ласково звали они Наташу, подтягивала, ну и Василий не удерживался. А где песня, там и сказка. А еще мастерица была (и есть) Мария Сергеевна сны рассказывать. Настолько хорошо, «в лицах» она их представляла, что Василий Макарович много лет спустя записал иные из них и опубликовал в цикле «Внезапные рассказы» новеллу, – хотя какую новеллу, жанр тут установить дело немыслимое, – «Сны матери». Прочитайте эти «Сны», не покажется ли вам, что именно в это время складывалось своеобразие творческого метода Шукшина, его стиля?.. Бывальщины же и «случаи», как материны, так и поведанные другими жителями села, войдут затем, где прямо, где опосредованно, в его книги и фильмы.