Чаще всего Флако говорил о двух вещах: его детской поездке во флоридский «Диснейворлд» и об аресте. Многие каторжане не могли похвастаться яркой и насыщенной дотюремной жизнью.

С юных лет мой тюремный приятель приторговывал всевозможным марафетом в злачных местах родной Филадельфии. Коробейник не брезговал ничем: ни марихуаной, ни крэком, ни кокаином, ни экстази. Сначала Флако торговал сам, но после очередной отсидки перешел в поставщики «товара». Через месяц после возвращения на волю он не только поставлял наркотики местным офеням из своего района North East Philadelphia[420], но и грабил других продавцов в соседних гетто.

Потрепанный внедорожник «Ниссан» появлялся в самое «ненужное» время, когда у очередного уличного наркоторговца уже скапливалось несколько сотен «зеленых».

Флако с напарником выскакивали из машины, размахивали автоматом и в мгновение ока обрабатывали очередного клиента. Знамо дело, на беспредельщиков в полицию не жаловался никто. Но сколь веревочке ни виться…

С подачи недружественной чернокожей братвы ФБР и менты вышли на след моего соседа по камере. Как и положено, копы в бронежилетах появились в его доме между 5 и 6 часами утра.

Крайне неприятная и запоминающаяся на всю жизнь процедура…

Громогласный стук кулаком в дверь: «Open up – police!»[421]; спецназовцы и агенты с оружием в руках изо всех окон и дверей; наручники на обитателей и гостей квартиры; многочасовой обыск; первый допрос: «You have the right to remain silent.»[422] Как пел когда-то ВИА «Самоцветы» – «не забывается такое никогда»…

…Инициативу Флако о проведении праздничного ужина поддержали 11 из 12 обитателей камеры.

Доминиканец Эдам отказался – он и остальные сокамерники уже несколько месяцев не могли найти общего языка. Мне он тоже не нравился: помимо буйного нрава Эдам по ночам страшно храпел прямо под моим чутким ухом.

23 декабря с раннего утра закипела работа. Мы жарили-парили в меру тюремных возможностей и 15-долларового вступительного взноса.

Технология варки практически любого горячего блюда оказалась совсем непростой и требовала особого мастерства. В пластмассовое половое ведро наливалась вода и вставлялся самопальный и запрещенный кипятильник. Предназначенные для приготовления продукты укладывались в «тройной» целлофановый мешок и аккуратненько опускались в бурлящий кипяток.

Выставлялись дозорные, включался секундомер, и через полчаса тюремная паста «альфредо» была готова.

Технология осталась без изменений и в тот декабрьский день.

Украденные из столовки жирненькие макарошки «зити» были тщательно перемешаны с доступными специями и кусочками консервированного лосося и тунца. Аппетитная паста благоухала молочно-чесночно-овощным соусом. На десерт Флако и его помощники подали холодную кока-колу и приторно-сладкий компот.

Праздничное меню радовало и глаз, и желудок. Я в очередной раз убедился, что вкусная еда в тюремных условиях с успехом заменяет все плотское и запретное.

Кто-то сидел на шконках, кто-то на колченогих стульях и торжественно, как на дипломатическом приеме, пережевывал рождественский ужин.

Витиеватая джентльменская беседа неспешно вращалась вокруг проблем мирового гангстеризма, преступлений и наказаний, а также новогоднего чемпионата в тюремном «джиме»…

Ленивые затейники из «Recreation Department»[423] подогнали под Рождество и Новый год финальные игры по мини-футболу и баскетболу. В «соккер» играли латиноамериканцы, африканцы и европейцы, в баскетбол азартно дулись местные негры. То же касалось и зрителей – кто на кого учился и кто к чему привык.

Зюня, Максимка, Костя и прочие «наши» в эти дни из «джима» не вылезали. Они то болели, то играли в составе «Красной Армии» – «Red Army» – европейской команды по футболу.

Я продолжал выгуливаться по холодному и ветреному компаунду, слушая американское радио и периодически напевая по-русски о рождении елочки в лесу.

Герр коммендантен не забыл и о любителях «тихого отдыха». Для них проводились тюремные турниры по шахматам-шашкам, нардам и домино. Вокруг седовласых игроков, совсем как в российских парках и скверах, собирались молчаливые болельщики и ценители старинных игр. Шумели лишь доминошники – преимущественно ямайцы, доминиканцы и кубинцы. Самая простая из всех игр почему-то вызывала самую большую ажитацию.

Картежники всех мастей – профессиональные каталы и любители, тоже участвовали в форт-фиксовском «празднике жизни». Из дальних берлог («тихих» комнат, двухместных «медицинских» камер и теплых коптерок) на свет божий вылезали игроки в бридж, покер, спейдз и пиннакл. Раз в год они забывали про корысть и катали не ради «гешефта», а во имя Олимпийского духа. Победитель чемпионата получал официальный «Диплом Лучшего Игрока в Карты» и фотографию на спортивную доску почета.

Слава богу, я азартные игры не жаловал – хотя бы к чему-то засасывающему я оставался равнодушен. Зато много раз видел, как каторжане (американцы и басурмане) влезали в многотысячные долги. За ночь в тюремных казино перетекали десятки и сотни долларов. Проигравший расплачивался тюремной валютой, походами в «ларек» или настоящим денежным переводом на лицевой счет победителя. Разорившиеся и не способные платить фуфлыжники-банкроты сдавались под защиту ментов и уходили в карцер «по собственному желанию».

В «дырке» демократично уживались не только хулиганы – драчуны – нарушители спокойствия, но и те, кому угрожала расправа. Администрация зоны не дискриминировала никого: разоблаченные стукачи, картежные должники, растлители малолетних и злостные хулиганы содержались в абсолютно одинаковых условиях «особо строгого режима».

…Вечером 24 декабря в многострадальном спортзале состоялся еще один праздничный концерт. На этот раз приглашенными актерками уже не пахло. Как и в «Карнавальной ночи», постановка была осуществлена собственными силами – мужским зэковским коллективом.

С раннего утра Лук-Франсуа Дювернье и я кантовали громоздкие репродукторы, разматывали и подключали провода, выставляли звук и настраивали инструменты. Выполняя роль «мальчика на побегушках», я радовался знакомой суете, периодически забывая, где нахожусь.

Чтобы придать концерту художественной самодеятельности правильное направление и выделить его из бренных буден, к делу опять подключились тюремные продюсеры из «Службы капелланов»…

Перед парадом-алле местных ВИА, коллектив «раскаявшихся» заключенных разыграл поучительную пьесу о Создателе и грешниках. Здоровенный лысый негр с лисьей физиономией играл Господа Бога. Он был одет в темно-синюю мантию выпускника тюремной школы.