– Выходит, ты только затем и родился, чтобы убивать?! Ради этого и пришел на землю?

– Зачем ты так, капитан Сифакас? Я этого не говорил, я… – Он поскреб в затылке и вдруг воскликнул, словно снизошло на него озарение. – Я за свободу боролся! Вот ты спрашиваешь, для чего дана нам жизнь, куда мы пришли и куда идем… Черт побери, сперва я и впрямь не знал, что ответить. Но сейчас будто прояснилось в голове. Мы пришли из рабства, а идем к свободе. Мы родились рабами, Сифакас, и всю жизнь боремся за то, чтобы стать свободными. Но свобода так просто не дается, ее кровью завоевывают. Вот я и убивал турок. Другого ответа у меня нет. Теперь я стар, руки опустились, кинжал ржавеет в ножнах. Так пускай приходит Харон – жизнь прожита не зря! – Он повернулся к сыну. – Положи, Яннакос, мешок на место!

– Золотые слова! – одобрительно кивнул Сифакас. – Хоть и на старости лет, но ты все же понял свое предназначенье. И слава Богу! Давай других послушаем – может, этот путь не единственный. Твой черед, капитан Кацирмас.

Старый корсар сжал кулаки, его раскосые глаза злобно сузились.

– А по какому праву ты нас допрашиваешь, капитан Сифакас? Чего раскомандовался? Думаешь, если ты на несколько лет старше, так тебе и позволено веревки из нас вить? Не выйдет! Хочу – говорю, хочу – нет!

– Не ерепенься, пират! – в тон ему ответил старик. – Не потому я допрашиваю, что старше вас, а потому, что первым ложусь в землю. Времени на раздумья у меня не осталось, понял? Кому же охота умирать в темноте? Я помощи вашей прошу, братцы, а вы мне отказываете. Так не годится!

– Ладно, не кричи, – ответил Кацирмас. – Ты же не корабль, чтоб тебя спасать. Я – моряк, всю жизнь проплавал, только на море и умею оказать помощь, в другом месте ее от меня не жди.

– Так ведь я тоже тону! – взмолился старик. – А утопающий хватается даже за собственные волосы.

– Вот за них и хватайся, а нас оставь в покое. Я понимаю: ты стоишь на пороге преисподней и тебе страшно. То, что ты называешь червем, и есть твой страх. Но дружба дружбой, а сказать тебе, куда ты идешь, чтоб облегчить твою душу, мы не в силах. Мы живем без руля и без ветрил и так же умираем. Куда ветер подует, туда и плывем. А рано или поздно корабль дает течь, ты еще пытаешься держаться на плаву, вычерпываешь воду, но она все прибывает, и тут уж зови не зови на помощь – все равно пойдешь ко дну. Вот так и в жизни… Что же делать, спрашивается? А вот что: вычерпывать воду, не сидеть сложа руки, не сетовать на судьбу, тогда и встретишь смерть достойно, не опозорив себя. Так-то!.. Может, потому, капитан Мадакас, что я не был привязан к земле, как ты, не привык я видеть жизнь сквозь шоры и всех делить на турок и христиан. Да-да, у тебя глаза прикрыты, оттого ты наотрезал ушей и хвастаешь: «Вот она, моя жизнь!» А я плавал по большим просторам, весь мир повидал, бывал даже в тех краях, где на солнце хлеб печется, и мне разные люди встречались – и белые, и черные, и желтые. Поначалу я тоже твердил: лишь у христиан человеческий дух, а от остальных воняет, как от свиней. Но год за годом все больше убеждался: люди одним миром мазаны и от христиан вонища не хуже, чем от прочих. Когда я это понял, то пошел в пираты. Подружился с алжирцами, подняли мы черные паруса, стали устраивать засады в проливах. Брали на абордаж корабли, убивали, грабили, а добычу прятали на пустынных островах. Помните, как однажды выгрузил я в Грамбусе целый корабль корицы, гвоздики и мускатного ореха – весь Крит тогда благоухал! И тебе, капитан Сифакас, послал ишака, груженного пряностями.

– И долго ты будешь переливать из пустого в порожнее? – полюбопытствовал старик. – Не пора ли к какому-нибудь берегу пристать?

– Нет уж, ты слушай, сам того хотел. Мы не боялись ни Бога, ни черта, ни людей. Я был среди них один христианин, но, как они, брил голову и оставлял только клок, чтоб заплести на макушке косичку. Мы нападали на все корабли, не пропускали даже те, что везли паломников в Мекку или в Иерусалим. Грабили, убивали… С волками жить – по-волчьи выть. Сколько разных денег прошло через мои руки, скольких женщин я изнасиловал, а потом бросил в море. Так что зверствовал еще почище тебя, капитан Мадакас! И тоже не каюсь, слышишь, старик? Раз Господь создал меня волком, значит, мое дело – ягнят есть. А родись я ягненком, меня бы съели, и на здоровье! Таков порядок в мире, и не моя в том вина, а того, кто все это устроил!

Капитан Кацирмас метнул быстрый взгляд на старых своих товарищей, как бы ожидая, что кто-нибудь ему ответит, возразит… Но никто не проронил ни слова.

– Старый я стал, капитаны, – продолжал он. – Фальшборт дал трещину, киль обломился, насосы не работают. Вот и бросил якорь в порту. Силы порастратил, зато ума набрался и прикидываюсь теперь овцой… Только и осталось, что сидеть у источника и облизываться на молодок, когда они приходят за водой. Порой даже слезы наворачиваются, как вспомню о прошлых своих подвигах. «Чего разнюнился, дед?» – смеются девушки. «Да вот помру скоро, жаль оставлять здесь таких красавиц!» Ей-богу, будь я султаном или пашой, отобрал бы самых красивых и повелел зарезать у меня на могиле, а потом закопать вместе со мною!

– Довольно! – не выдержал Сифакас. – Час от часу не легче! И как только земля носит этаких зверей!

– Но ты ведь сам просил открыть люк, я и открыл. А когда черти стали выскакивать, ты струсил! Теперь уж терпи, дай выскажусь до конца… Ты спрашиваешь, откуда мы явились сюда… Из земли, капитан Сифакас! А куда уйдем? В землю же! И нечего тут мудрствовать: ежели ты волк – так ешь овец, а ежели овца – пожелай волку приятного аппетита! И вот еще что вам скажу: Бог – он самый матерый волк и есть. И овец, и волков жрет вместе с потрохами!

– Не богохульствуй, разбойник! – вскричал Мадакас и замахнулся на старого пирата. – Видно, от вина у тебя в голове помутилось. Сам не ведаешь, что несешь!.. Матерый волк не Бог, а Харон!

Капитан Кацирмас засмеялся.

– Да один черт! Хотя что с тобой говорить: ты ведь никогда своим умом не жил! А ты, Сифакас, если не по нраву тебе мой ответ, так и не пытал бы меня, лучше велел бы своим домашним поднести мне винца.

– Налейте ему! – кивнул старик внукам. – Исповедался, теперь пускай причастится! – Он помолчал, свесив голову. – Ладно, Кацирмас, я не судья, чтоб выносить тебе приговор. Господь слышал твои слова, вот пусть он тебя и судит! – И старик обернулся к учителю, до сих пор не сказавшему ни слова. – Давай, грамотей, высказывайся, и до тебя очередь дошла.

Учитель снял с плеча лиру.

– Я всю жизнь языком болтаю. Надоело! Да и вопрос твой, капитан Сифакас, очень уж непростой. Чего тебе втемяшилось – не пойму… Все это словами и не выразишь.

– А для чего ж тебе язык даден! – огрызнулся старый капитан. – Для чего у тебя голова на плечах?! Человек, который не слышит, не говорит, не думает, он же хуже мертвеца!

– Не сердись, Сифакас. Это вопросы можно выразить словами, а отвечать словами не обязательно.

– Так отвечай, как умеешь. Я желаю услышать ответ!

– Хорошо, брат. Твое желание – закон! Я отвечу тебе на лире. Считай, что лира – это мои уста. Поймешь, что она говорит – твое счастье. Не поймешь – так темным и отправишься в иной мир.