— В последнем я с вами согласен, — ответил секретарь совета. — Но ни к чему воспевать смерть в стихах. Не стоит малевать черта на стене, иначе он сам явится — гласит старая присказка. Тем более следует учитывать новые обстоятельства.

— Как! — удивленно воскликнул Георг. — Разве война не начинается? Вюртембержец принял ваши условия?

— Больше ему не предлагают никаких условий, — ответил Дитрих с презрительной миной. — Он долгое время был герцогом. Теперь же управление страной переходит к нам. Должен вам кое-что конфиденциально сообщить. — Он понизил голос: — Только пусть это останется между нами, дайте мне вашу руку. Вы полагаете, что на службе у герцога состоит четырнадцать тысяч швейцарцев? Так знайте же: швейцарцев будто ветром сдуло. Наш гонец, которого мы послали в Цюрих и Берн, только что вернулся. Швейцарцы, что находятся у Блаубойрена и в Альпах, возвращаются домой.

— К себе домой? — удивился Георг. — Что, у них у самих разразилась война?

— Нет, там стойкий мир, но, увы, нет денег. Поверьте мне: не пройдет и восьми дней, как явятся посланники и поведут все войско по домам.

— А солдаты пойдут? — перебил его юноша. — Они ведь по собственному желанию, на собственный страх и риск пришли герцогу на помощь. Кто же их уговорит покинуть свои знамена?

— Уже известно, как следует поступить. Думаете, узнав об опасности потерять все свое добро и даже жизни, они останутся? У Ульриха слишком мало денег, чтобы их удержать. Не могут же они служить ему за пустые обещания!

— Но разве это честно? У врага, открыто бросившего вызов, тайно красть оружие и потом на него нападать!

— В политике, как мы это называем, — важно изрек секретарь, пытаясь вразумить неопытного вояку, — так вот, в политике честность необходима лишь для видимости. Швейцарцы, например, могут объяснить герцогу, что на их совести выступление против вольных городов. Но правда состоит в том, что мы вложим в лапы горных медведей больше золотых гульденов, нежели это сможет сделать герцог.

— Ладно, даже если швейцарцы уйдут, все же в Вюртемберге достаточно людей, чтобы не пропустить ни одну собаку через Швабские Альпы.

— И об этом мы позаботились, — продолжал свои объяснения секретарь. — Мы пошлем письмо родовитой вюртембергской знати с увещеванием задуматься над тем, каким невыносимым был для них режим герцога, а также с призывом отказаться от содействия ему и предложением присоединиться к нашему союзу.

— Как так! — с ужасом воскликнул Георг. — Это означает, что страна обманет своего герцога, вынудит его отказаться от управления и отвернется от него?

— А вы думали, что дело ограничится только тем, что Ройтлинген вновь станет имперским городом? Чем же тогда будут расплачиваться Хуттены со своими сорока двумя сподвижниками и их слугами? И что делать Зикингену со своими тысячью рыцарями и двенадцатью тысячами пехоты, как не отхватить добрый кусок страны? А герцог Баварский? Разве он не жаждет добычи? А мы? Наши земли граничат с Вюртембергом…

— Но немецкие князья, — нетерпеливо перебил его Георг, — думаете, они будут спокойно смотреть на то, как вы разрываете прекрасную страну на клочки? Полагаете, император стерпит то, что вы изгоняете со своей земли его герцога?

И на это у господина Дитриха был готов ответ:

— Нет сомнений, что Карл унаследует престол отца, а ему мы предложим опеку над страной. Ежели еще Австрия нас прикроет, кто тогда будет против подобного плана? Однако не грустите; если вам хочется воевать, есть хороший совет и для вас. Знать все еще тяготеет к герцогу, у его замков многие сломают себе зубы… Ах, мы заболтались. Пора уже и обедать. Посмотрим, что госпожа Сабина нам там приготовила.

С этими словами секретарь большого совета гордо, как будто уже был регентом Вюртемберга, покинул комнату гостя.

Георг, проводив его недружелюбным взглядом, сердито отодвинул в сторону шлем, который только что радостно украшал для своего первого боя, и с горечью посмотрел на старый меч, верно служивший его отцу во многих сражениях и завещанный осиротевшему сыну. «Сражайся честно!» — было выгравировано на мече. А он, Георг, должен употребить такой меч для неправого дела, где все решается не благодаря воинскому искусству опытных мужей, их храбрости и мужеству, а подчинено тайным проискам так называемой политики?! К чему теперь веселый блеск оружия, надежды на славу, когда придется осуществлять корыстные устремления алчных господ? Старый княжеский род, которому верно служили его предки, будет в результате изгнан из родового гнезда низкими обывателями. Планы, о которых, поучая, поведал ему Крафт, показались Георгу ужасающими.

Но негодование по поводу гостеприимного хозяина недолго царило в душе юноши, он подумал, что эти гнусные планы родились не в его голове.

Люди, подобные этому политизированному секретарю, когда они причастны тайне, часто выдают чужие хитрые соображения за свои собственные, так бывает с усыновленными детьми, притворяющимися, что Минерва[51] выросла из их твердокаменных голов.

С этими успокаивающими мыслями юноша отправился обедать.

После нескольких часов размышлений положение дел уже не казалось ему таким ужасным, тем более что он вспомнил про отца Марии, который тоже примкнул к Швабскому союзу.

В таком случае участие в нем такого человека, как Георг Штурмфедер, не покажется постыдным.

Этими вещими словами поэта можно обрисовать умонастроение Георга, который, возможно, быстро менял свое мнение по поводу некоторых вещей.

И так же как мрачные складки негодования разгладились на юношеском лбу, мучительные впечатления сменились добрыми воспоминаниями, душа Георга расцвела от предвкушений грядущего вечера.

Говорят, что самые прекрасные мгновения любви — это ожидание. Душа трепещет от предчувствий, сердце радостно бьется в предвкушении счастья. Так было и с Георгом. Он мечтал о прекрасном миге встречи с возлюбленной, возможности видеть ее, говорить с нею, прикасаться к ее руке и читать ответную любовь в ее глазах.

Наш рассказ дошел до главы, где речь пойдет о танцах. Следует с огорчением признать, что мы достоверно не знаем, как и что танцевали в те времена. Милые читательницы могут подумать, что Георг мечтал о котильоне. Не совсем так.