Седых кивнул, сытый и благодушный, словно речь шла не олюдях, а о персонажах байм.

– Ладно, истребил бы иудеев или нет, хрен с ними… Хотя нет,жалко, Леонтьев мне сто баксов должен, пусть живет. Дело в том, что Христупришлось бы действовать не только словом, но и топором. Да, Христос с топором –дико, да?.. Но я напомню одного из более поздних, Савонарола, слыхали? Это иесть Христос, он и внешне был на Христа похож, как вторая капля воды! Так вотон повторял все проповеди Христа, но продвинулся в них успешнеепредшественника, даже получил власть во Флоренции. И полетели в огонь предметыроскоши, драгоценности, были сожжены гомосеки, лесбиянки, извращенцы…

Тимошенко нахмурился, сказал раздраженно:

– Не надо про Савонаролу. Ты льешь воду на мельницуКаменева, тот сейчас ехидно напомнит, чем Савонарола кончил. Ситуация в том,что, если бы мы не получили власть, мы бы остались прекрасным порывом, чистым исветлым учением… или это вера?.. незапятнанным и все такое, как и вера Христа.Ну, не сама вера, а остались бы такими сам Христос и его апостолы. Но, чтоделать, власть сама свалилась нам в руки. Мы только прикоснулись к яблоне, аяблоко уже падает нам в длани. Да, друзья мои, придется брать в руки топор!Одно утешение, что Христос топор бы взял!.. Взял бы, взял, проследите логикусобытий. Так что и нам придется брать топор… мы его уже взяли, кстати, теперьнадо идти. Мы знаем путь, мы правы, а все эти больные, которых большинство… дапойдут они в задницу! Это я о том, если не поняли, как надо поступать с разнымипопытками смягчить нашу политику. Сейчас на нас весь мир смотрит с надеждой! Мыделаем то, о чем они только мечтают, но вслух боятся признаться! Но как толькомы начнем смягчать, все будут разочарованы. И скажут, что вот и у этих нехватило пороха, симпатии к нам сразу будут потеряны. Или резко пойдут на убыль.А в западном обществе все держится на симпатиях, за них сражаются все политики…

Мне показалось, что он бросил недовольный взгляд не столькона Каменева, сколько на Вертинского.

– Не важно быть умным, – буркнул Седых, – важнеебыть симпатичным?

– Разве не так?

– Так, так…

Каменев перевел раздраженный взгляд с них на меня. Я наблюдалза остальными, у него здесь есть сторонники, чувствуется, не считаяВертинского, который стоит за кулисой.

– Бравлин, – произнес Каменев с нажимом, – я всеже предлагаю… даже настаиваю, чтобы мы пересмотрели нашу политику… Всего лишьполитику, а не идеологию! Иначе нас сомнут. Уже весь мир против. Нельзяперегибать!

Все молчали, Вертинский кивнул, он все еще старался невстречаться со мной взглядом, но, когда заговорил, голос звучал твердо:

– Поддерживаю. Мы ничего не выиграем, если останемся твердолобыми.

– В чем твердолобость? – спросил я безнадежно.

– В слепом следовании букве, – отрезал он. – Мы жене талибы, не ваххабиты? Напротив, мы – интеллектуалы, элита. На знамени у насзаписано, что править должна интеллектуальная элита… а поступаем, как будтосудьи шариата? А как вы, Павел Павлович?

Атасов вздрогнул, выходя из тягостных раздумий. Глазазабегали по сторонам, но отыскал в себе силы поднять взгляд, посмотрел мне вглаза.

– Да, Бравлин, они правы. Я посмотрел все сценарии Бронника,все разработки наших институтов геополитики, стратегии, планирования – всеотмечают, что Запад концентрирует силы для броска на Россию. Все под эгидой,понятно, США, но зато начинается постепенная переброска войск к нашим границам.

Я указал пальцем через плечо:

– Кто-нибудь видит там человека с ядерным чемоданчиком? Нет.Это значит, что вся система переведена на автоматику.

Атасов сказал невесело:

– Да, весь мир об этом уже гудит. Но это в случае ядерногонападения. А если границу перейдут сотни тысяч немцев, французов, поляков,бельгийцев – сможем ли мы защитить Россию? Спрошу иначе, станем ли защищать?Что-то я не шибко уверен в нашей армии. Теперь не сороковые годы, никто вштыковую за Родину не пойдет…

Наступило тягостное молчание. Я стиснул виски ладонями.Проще всего сказать: кто с мечом к нам придет – тот получит в орало, но Атасовправ, прав, прав… Мир един, и теперь границы государств уже не считаютсясвященными. Сейчас цивилизованным считается не тот, кто свято блюдетнеприкосновенность чужих границ, это моральная императива прошлого века, а еслигде-то начинается, скажем, массовая резня, то наш долг, как и всех остальных,срочно ввести свои войска, остановить массовые убийства, если надо – силой,после чего тут же уйти…

Да только из России хрен кто уйдет, это не пустыннаяМонголия, да и та годится как полигон для испытаний оружия. Европа уже всталана дыбы, по всем каналам крутят репортажи с места событий, как на Краснойплощади вешают, как в Красноярске расстреливают, как во Владимире рубят головына плахе. Правда, избегают показывать ликующий народ, взамен бесконечно крутятролики с выступлениями «русской интеллигенции», что гневно осуждает этот«разгул дикости и насилия». Все эти «русские интеллигенты» слезно умоляютввести в Россию войска. Желательно юсовские. А дальше чтоб бесплатно кормили ибесплатно кино. То же самое panem et circenses, но только выраженное ввысокопарных и туманных фразах об обществе изобилия и свободы.

– Ты прав, – сказал я. – Ты прав. Но так же правыбыли и те, кто старался вернуться к старому доброму золотому тельцу… Я не знаю,сумеем ли устоять, но я чувствую, что должны стоять.

– Всего лишь чувствуешь? – спросил вместо АтасоваСедых.

Вертинский прятал в глубине глаз торжество. Я кивнул:

– Да.

– Я считал, что мы, имортисты, полагаемся во всем на разум.

Голос его прозвучал резковато, я посмотрел с болью, неужелии он против, снова кивнул:

– Да. Чувствую. Верю. Это даже выше, чем разум, это наглубине инстинкта… которым мы связаны с Богом. Мы должны держаться!

Это совещание ничего не дало, зато наметило почву дляраскола. После неприятного разговора долго шутили, рассказывали занимательныеистории, вышли на просторнейший двор и, вспоминая молодость, сами жарилишашлыки, но осадок, думаю, остался на душе у каждого.

С понедельника начали поступать сведения, что на рядезаводов подготавливаются стачечные комитеты, а среди предпринимателей брожение:часть стоит за новую власть, но немалая часть, чьи предприятия по выпускувибраторов были закрыты или чья деятельность сведена к минимуму, активноготовили выступление.

Я разложил бумаги на столе, всматривался, стараясь уловитьзакономерности в этой акции, что обещает стать массовой. Похоже, мы где-тодопустили просчет. В случае с падением СССР неверие в коммунизм нарасталомедленно, все подтачивалось и подтачивалось, я ожидал, что подобное будетпроисходить и сейчас, мы будем успевать как-то реагировать: то ли подбрасыватьновые порции морковки, то ли делать уступки, но, увы, на самом деле массывполне склонны разочаровываться и вот так разом, без всяких переходов.