«Смягчим… Милый Тао, ни разу не подводивший меня, верой и правдой служивший мне, стоявший за меня горой… Вот поэтому, милый Тао, ты великолепный исполнитель, но не я и никогда мне ровней не будешь… Смягчим… Я никогда ничего не смягчал. Я говорю, что думаю, и буду говорить так, как считаю нужным. За ЭТО великое право человека я боролся, и ЭТО великое право я отстоял в страшной борьбе… Она не закончилась, нет, она продолжается, но мой сын улетает туда, туда, а значит, мы живём, а значит, мы победим…»

У Нам Туена вдруг закружилась голова, и он приник к окну, чтобы вдохнуть воздуха. Фонарные столбы, мелькавшие на зелёном фоне, сливались в яркий поток. От волнения, это всё от волнения, решил он. Нам Туену было шестьдесят семь лет, он занимал должность председателя Азиатского союза и, несмотря на колоссальный объём предстоящей работы, имел полное право думать, что главная победа уже одержана.

Пока кортеж нёсся, пересекая небольшие извилистые речушки, вдоль холмов, лесов, полей и расставленных вдоль дороги салютующих ему солдат, Элизабет Арлетт стояла у обзорного окна. Она смотрела на возвышающуюся посреди серо-зелёного поля ракету, окружённую стальным каркасом стартового комплекса. Даже отсюда, из наблюдательного центра, он выглядел громадным — как великое морское чудо с наружным скелетом, по которому сновали крохотные фигурки людей и роботов, заканчивая последнюю проверку перед запуском.

Космический корабль «Зевс-Четыре», белый обтекаемый треугольник на носу ракеты-носителя, блестел в лучах солнца. Пока его ещё сдерживали кандалы, но скоро протянутые к нему трубы отсоединят, уберут подпорки и отведут в сторону шланг-рукав, по которому космонавты — пятнадцать человек, все прошедшие процедуру НБп, с улыбками на лицах и не высохшими от слёз родных и любимых плечами, — поднялись на борт корабля, вошли в свой новый дом… Яркой вспышкой, взметнув пыльную бурю, ракета унесёт «Зевса» на орбиту Земли и, выработав топливо, исполнив свой долг, рухнет в Тихий океан, а электромагнитный плазменный ускоритель отправит корабль мимо астероидов и комет, подставляя солнечные батареи под неиссякаемый свет звезды, посылая на Землю сигналы надежды и веры, к далёкому Юпитеру.

Там их ждут, как верные жёны, аппараты «Зевс-Два» и «Зевс-Три»; и людям предстоит, сражаясь с гравитацией и радиацией, полагаясь только на свой интеллект, забраться под ледяную корку Европы, открыть для человечества водный океан, исследовать его и впервые обнаружить там жизнь… За пределами Земли, на спутнике Юпитера, им предстоит найти микроскопические жизненные формы и привезти их, как дар Прометея. С ними на Землю вернётся свидетельство того, что человечество — это не ошибка и не нелепый каприз природы, что жизнь во Вселенной — не такая уж редкость, раз в одной-единственной системе она возникла как минимум дважды…

Всё это ещё грядёт, размышляла Элизабет, а пока машины снуют туда-сюда вокруг стартовой площадки, обратный отчёт до сих пор не начат, и гости «Шугуана» за её спиной, среди которых президенты, премьер-министры, главы транснациональных корпораций, ответственные лица из ООН и Комитета по контролю, не говоря уже про учёных и представителей научного сообщества (все с друзьями, жёнами или любовницами) благодушно беседуют и выпивают, закусывают свежими деликатесами.

Заглушая шумы космодрома, откуда-то сверху, из скрытых для глаз динамиков, лилась музыка: «Восход» из «Заратустры» и «На голубом Дунае» Штрауса сменяли отрывки Девятой симфонии Бетховена и «Времена года» Вивальди. Элизабет стояла у обзорного окна одна и молчала, вслушивалась в ненавязчивое журчание музыки, пробуждавшее в её голове ослепительные картины. Яростная зима и её замёрзший покой уступали место бархатным тучам весны и дыханию цветов, звукам пастушьей волынки; приходило ленивое лето, нежные разговоры, безжалостная гроза, удушливый зной; и осень, и веселье, и смех, и праздник урожая, и сладкий сон…

«Всё это, наверное, представляет себе и он, — думала она, — если в кабине “Зевса” звучит та же музыка, мой любимый, он думает о том же, ведь мы с ним мыслим на одной частоте, и его сознание должно рождать те же образы. Он решил обменять всю красоту Земли на пустоту и холод, но как же он счастлив, и как я завидую ему. Когда корабль взлетит, он будет смотреть вперёд и не будет думать о прошлом, но прошлое будет освещать ему будущее. То прошлое, где была я, где был его отец и упорный путь к мечте, её осуществление. Все сорок три года его жизни вели к этому моменту; он ждал его всю свою жизнь, и чего стоят наши жизни в сравнении с этим желанием?

Он никогда не жил той жизнью, которой жила я. Он говорит, что понимает, почему я ношу с собой эти таблетки, но он врёт. Он не может этого понять, и хорошо, что ему неизвестна эта гамма чувств. И всё же его воля, не подвергшаяся таким испытаниям, не закалённая, не испытанная грязью, по́том, кровью и смертью, — всё равно его воля поражает. То, насколько она в гармонии с его желаниями. Не процедура, не Стивен Голд дали ему эти способности. Он, обычный человек, сам принял решение. Я восхищаюсь им. Я завидую ему».

Она смотрела на ракету, вглядываясь в иллюминаторы на теле космического корабля. Воображение стирало внешнюю оболочку, дорисовывало картинку: она видела гладкие коридоры, рубку, пункт управления, кают-компанию, лабораторию… видела каюты экипажа — и фотографии родных и друзей во всех каютах, кроме каюты Нам Ена. Там она видела книги, много книг, и старенький проигрыватель с наушниками, и только одну фотографию — его родителей, Нам Туена и его жены, и между ними взрослые уже дети, радостная весёлая девочка и задумчивый, витающий в облаках, Нам Ен.

За спиной у Элизабет началась суета. Приехал долгожданный Нам Туен? Неужели? Она обернулась и окинула взглядом зал. Нет, это не Нам Туен. Человек, которого она называла своим ангелом-хранителем и в сына которого влюбилась, Нам Туен, лидер Азиатского союза и национальный герой Кореи, ещё не появился. Элизабет с нетерпением и страхом ждала встречи с ним. Но пока шумиху поднял другой — мужчина среднего роста и худощавого телосложения, с каштановыми, зачёсанными назад волосами. Невозмутимо поджатые губы и оценивающий взгляд — конечно же, британец.

Элизабет узнала его: это был Иоанн Николас Касидроу, экс-министр иностранных дел Евросоюза, друг Стивена Голда. Его появление здесь было ожидаемо: он дружил с Нам Туеном, три года назад именно он убедил правительство Европы признать Азиатский союз. Считалось, что это была плата китайцам за их поддержку в разрешении кризиса «Исламского возрождения».

Иоанн и сейчас оставался влиятельной фигурой, занимая пост председателя Наблюдательного совета при Комитете по контролю, одним из создателей которого он являлся. Наблюдательный совет был сформирован из представителей стран — членов Совета Безопасности ООН и должен был следить за тем, чтобы Комитет действовал в рамках своих (предусмотренных уставом) полномочий. На деле оказалось, что Иоанн придерживался широких взглядов на трактовку международного законодательства и безоговорочно поддерживал Комитет, который за последние три года научился не считаться ни кем, кроме Совета Безопасности, легко нарушая как суверенитет государств, так и интересы транснациональных корпораций.

Сеть, «Саккулина», редактирование генома, НБп — Комитет постепенно наложил руку на все новейшие достижения человечества, выступая не только регулятором, но и надзирателем, проводя свои интервенции по всему Земного шара без малейшего уважения к внутренним законам стран — членов ООН. Это стало предметом разбирательств Международного суда, и возглавляемый Иоанном Наблюдательный совет настаивал на снятии с Комитета обвинений.