Десять суток продолжался этот путь. У самой корейской границы крошечному отряду преградили путь боксёры, немедленно атаковавшие его. Гибель была неизбежна. Но отчаяние придало несчастным новые силы. Люди оборонялись с остервенением и, сами уже желая смерти, лезли прямо на боксёров. Те не выдержали и разбежались, оставляя ружья в руках русских храбрецов. Путь на Корею был открыт. Бегом домчались люди до границы и со слезами умиления падали на колени, лобызали землю, на которой они чувствовали себя в полной безопасности.

При одном только воспоминании о всём перенесённом в дни этого ужасного похода Михаил Васильевич дрожал, как в лихорадке.

— Всем — жизнью своею, спасением — обязаны мы Пилипенко! — восклицал он, когда рассказывал жене об ужасах пути.

— Не вспоминай, милый, не вспоминай! — уговаривала его, как ребёнка, Варвара Алексеевна. — Теперь всё прошло!

Она была права. Молодая, здоровая натура и уход любящей женщины взяли верх над страданиями. Рана, полученная Кочеровым, была тяжёлая, но не опасная. Ужасный путь до Кореи причинил ему более вреда, чем китайская пуля. Страдания могли убить его, но теперь всё было кончено, ужасы пережиты, и Михаил Васильевич находился на пути к полному выздоровлению. Он приветливо улыбался, слушая жену.

— Как всё кончено, дорогая? — говорил он. — А отец, сестра, мама?

— Всё, всё скоро будем вместе!.. Посмотри, наши уже подходят к Пекину... Скоро они освободят всех, кто остался в этом проклятом городе...

— Да, да! Николай-то наш отличается. Слышала? Вот будет Ленушка рада... Невеста героя.

Варвара Алексеевна Кивала, но у самой в то же время болезненно сжималось сердце...

Не желая беспокоить больного, она ничего ему не сказала об исчезновении сестры. Михаил Васильевич был вполне уверен, что Лена вместе с отцом и матерью находится в Пекине.

Варваре Алексеевне только оставалось надеяться, что всё, быть может, обойдётся благополучно, и по освобождении брат встретит сестру.

Но надежда эта была очень, очень, очень слаба. Молодая женщина с нетерпением ждала вестей от Шатова, а вести всё не приходили...

инченко недаром хвалился Шатову, что он до тонкости знает весь путь, по которому придётся пройти их небольшому отряду. Он уверенно вёл товарищей по совершенно незнакомой ему стране, так уверенно, как будто он родился и всю жизнь прожил здесь.

Было мгновение, когда Шатов пришёл в ужас. Когда отряд проходил мимо одного холмика, высокая трава на нём вдруг зашевелилась, и из-за неё чуть-чуть показалась красная шапка боксёра.

— Обнаружены! — воскликнул он и инстинктивно схватился за револьвер.

Зинченко, ехавший с ним бок о бок в качестве проводника, заметил его движение и лукаво ухмыльнулся:

— Не извольте беспокоиться, ваш-бродь! Это свой!

— У тебя все свои, — недоверчиво ответил Шатов. — Ещё нарвёшься на засаду... Кто это? Боксёр?

— Чибоюйка! Кому же другому быть!

Шатов слишком верил казаку, преданность и расторопность которого были всем известны. Будь на месте Зинченко кто-нибудь другой, Николай Иванович усомнился бы...

Раза два приостанавливался и весь отряд. Даже солдатам было ясно, что кто-то в стороне крадётся, но спокойствие командира действовало на подчинённых успокаивающе.

Совсем стемнело, когда Зинченко, вытянув своего степняка нагайкой, вдруг рванулся вперёд. Только его и видели. Он вдруг словно пропал в высокой траве, потом вынырнул и во весь опор примчался к Шатову.

— Ваш-бродь! Здесь...

— Что здесь?

— Здесь отряд будем ждать... Замеченное место. Только прикажите ребятам быть потише... чтобы не дыхнули даже... Китайцы близко.

— Где, где они?

— Извольте взглянуть, — Зинченко указал в сторону Пей-хо.

Там виднелась линия бивуачных огней.

— Они нас отсюда не ждут. С реки поджидают! — продолжал казак. — С этой стороны даже секретов не выставили, дурни!..

Шёпотом отдал Шатов необходимые распоряжения. Солдаты бесшумно залегли на землю. Казаки положили лошадей, боясь, что их фырканье встревожит врагов. Огней не разводили, даже папирос и трубок не закуривали.

Николай Иванович, кутаясь в шинель, лежал, дрожа всем телом. Важность поручения тревожила его, От его успеха зависели скорость дальнейшего движения на Пекин и в ближайшем будущем успех его отряда.

«Удастся ли? Господи, помоги! — шептал он. — Всё, всё поставлено на карту!..»

Он прислушивался, стараясь уловить хоть малейший звук тревоги в китайском лагере; но ничего не было слышно. Мертвенно-тихая ночь окутывала непроглядным мраком и друзей, и врагов.

— Ваше благородие, разрешите, — послышался рядом чей-то шёпот.

Шатов вздрогнул.

— Кто это? — воскликнул он, потянувшись за револьвером.

— Я, Зинченко... разрешения прошу...

— О чтоб тебя!.. Всполошил как!.. Какого разрешения?

— Дозвольте к длиннокосым сходить, посмотреть, что там у них... Может, и языка приведу...

— Нет, нет, не смей этого! Ещё встревожишь!..

— Кто? Я-то? Да не в жизнь, ваш-бродь... Что вы, помилуйте! За кого вы меня принимаете? Дозвольте-с!

В голосе казака ясно звучали просительные потки. Шатов подумал и всё-таки решил отказать.

— Ты здесь нужен! — решительно сказал он. — Без тебя мы и до китайского лагеря не доберёмся.

— Тогда разрешите хоть за секрет выползти — с приятелями повидаться. Тут они, ждут...

— Это, пожалуй, можно! — усмехнулся Николай Иванович. — Хорошо бы, если бы ты их мне показал!..

— Невозможно, ваш-бродь, они не согласятся; говорят, русским духом потом будут пахнуть, и ежели кто настоящие кулачники, сейчас почуют... Так с вашего разрешения...

Чуть уловимый шорох — и всё стихло.

Зинченко ползком добрался до секретов и, миновав их, очутился почти перед самым лагерем китайцев. Тут он замер на месте. Прямо на него двигалась какая-то тёмная фигура.

Чи-Бо-Юй, ты? — тихо окликнул казак.

Ответа не последовало, но приблизившийся остановился, и глаза Зинченко, приглядевшиеся к темноте, различили ружьё.

«Не свой! Из лагеря! — пронеслось у него в голове с быстротою молнии. Выстрелить — переполошить! Всё погубить...»

Словно сила какая подняла казака от земли. Он оттолкнулся, прыгнул, как прыгает на добычу кошка, и первым делом схватился за ружьё врага. В одно мгновение оно было вырвано из рук, и незнакомец очутился в железных объятиях казака.