В деле поджигания китайцы-боксёры выказали себя виртуозами. Они поджигали — здания с таким расчётом, чтобы пламя с них могло переброситься на здания их противников. Они ухитрялись из особых насосов поливать керосином здания в посольствах и поджигали их, бросая в керосин зажжённую паклю.

Особенно сильная опасность сгореть заживо угрожала европейцам в тот день, когда загорелась знаменитая китайская академия Хань-Линь-Юань, расположенная у северной стены английского посольства. Боксёры не пожалели этой сокровищницы, где были собраны труды учёных, коллекции рукописей и книг за несколько тысяч лет существования Китая, только бы спалить ненавистных им белых дьяволов. Сильный ветер гнал пламя прямо к посольству. Пространство, не охваченное огнём, становилось всё меньше. Ужас объял осаждённых. Воды в колодцах почти не было.

— Капитан Вуль, — приказал выбранный «пекинским губернатором» английский посол Макдональд, — нужно что-нибудь сделать... Нужно, сэр! Я в этом с вами вполне согласен.

— Так сделайте!

— Но что прикажете?

Судили, рядили, обсуждали вопрос с соблюдением всех правил, какие приняты при словопрениях, и постановили пробить в стене брешь и выгнать китайцев из академии. Брешь пробили, разрушив великолепные резные деревянные колонны и величайшую святыню китайцев — таблицы с надписями предков.

Боксёры, как только увидели европейцев, сейчас же разбежались; впрочем, храбрецы под командой капитана Буля успели перестрелять «штук 15—20» из них. В библиотеке уцелели печатные доски и разные драгоценности. Остатки библиотеки были большей частью растасканы европейцами, хотя английским посланником и было запрещено трогать что-либо.

Торжествуя, с руками, полными награбленного, возвратились победители в посольство, а там уже и пожар успели погасить, так как ветер стих, и от огня Из посольских зданий пострадала только конюшня.

На другой день, 11-го июня, сгорел русско-китайский банк, и лишь только кончился пожар, началась стрельба из орудий и «бомбардировка», как её называли осаждённые.

Впрочем, это была весьма странная бомбардировка.

«Снаряды летят, видимо, издалека и высоко над нашими головами, не причиняя никакого вреда, — отмечал в своём дневнике 12-го июня Д. Д. Покатилов. После полудня происходила сильная ружейная стрельба со всех сторон во все посольства. Пули пролетали, однако, над нашими головами, изредка попадая в крыши домов, не причиняя вреда. Также безвредна оказывается возобновляющаяся время от времени канонада. Снаряды продолжают лететь издалека разрываясь высоко над нашими головами».

Впрочем, не всегда случалось так. В разгар бомбардировки, когда все ждали ужасов и близкой гибели, шальной гранатой, отмечал Д. Д. Покатилов в дневнике от 23-го июня, был сбит с одного из посольств флаг, причём флагшток превращён в щепы.

Из «немаловажных повреждений» достойным отметки признан очевидцем и участником осады один только сбитый шест для флага... Каковы же были другие повреждения, можно судить по этому...

Вообще, на осаждённых сыпались пули, и число их доходило до 340 в минуту. Это уже действительно был «свинцовый град», но, по странной случайности, только шальные пули находили себе жертв.

Сейчас же, как только началась осада, все европейские купцы и ремесленники захотели быть героями.

— Милостивые государыни и государи! — ораторствовал в кружке европейцев толстяк Раулинссон. — Мы осаждены врагами, которых так же много, как песчинок на дне океанов, принадлежащих моей великой Британии. В такие минуты каждый должен найти свою долю трудов, поэтому я предлагаю следующее: созовём митинг, на котором обсудим вопрос об организации отряда добровольцев для защиты от этих негодяев-китайцев.

— Прекрасная мысль! — воскликнул постоянный собеседник англичанина Миллер. — Мы образуем отряд, тогда можно будет время от времени устраивать парады, и я с удовольствием во время их буду играть на моей валторне...

— Молчите, Миллер, есть дело посерьёзнее! — остановил его оратор. — А именно... Прежде всего нам необходимо избрать председателя и секретаря на предстоящем митинге. Что касается меня, то я готов трудиться для общей пользы и не откажусь, если председателем митинга выберут меня... Только должен предупредить, что в прениях я буду соблюдать строгий порядок и не могу разрешить ораторам говорить долее часа...

Даже в минуты сильнейшей, как казалось всем, опасности европейские шуты не могли расстаться со своими погремушками...

Как бы то ни было, а отряд добровольцев был сформирован.

Но что это были за воины!

Добровольцы прежде всего были одинаково страшны столько же для друзей, сколько и для врагов. Для первых, пожалуй, они были даже опаснее, чем для вторых. Воины эти вместо штыков прикрепили к ружьям кухонные ножи, а так как они имели обыкновение носить ружья на плече в горизонтальном положении, то когда кто-нибудь из них внезапно поворачивался, стоявший сзади рисковал очутиться с перерезанным горлом.

— Кухонная армия! — прозвали этих воителей русские матросики и всегда как-то особенно сплёвывали, когда видели «Торнгиловских бродяг», как величали себя сами добровольцы.

Воинственные наклонности проявили даже отцы-миссионеры, из-за которых и началась вся эта печальная история.

— О, я готов быть полезным и прошу зачислить меня в отряд! — воскликнул один из патеров. — Вы увидите, что я пригожусь, только...

— Что только?..

— Только я могу стоять на карауле лишь днём... Я очень близорук и ночью ничего не вижу... Могу подпустить неприятеля или наделать переполоха...

— А ружьё вы, отче, умеете держать?

— Ружьё? Нет! Проповеди я говорить умею, но ружья никогда в руки не брал.

Рвение отца-миссионера похвалили, но от услуг его отказались.

С другой стороны, большим неудобством было разноязычие.

Английский офицер, обходя караулы и будучи уверен, что один из важнейших пунктов занимают французы, крикнул, стараясь как можно лучше произносить по-французски:

— Sentinelle!

Ответа не последовало. Офицер повторил восклицание, придав произношению парижский акцент, и услыхал ответ по-английски:

— Какого лысого горланит этот проклятый иностранец... Что ему нужно здесь?..

Вышло историческое «своя своих не познаша», и если не «побита», то уже только потому, что не до того было.

Едва только начинался пожар и люди кидались тушить пламя, среди них появлялся человек в чёрном одеянии миссионера. Люди работали, отстаивая постройки, а он читал им красноречивые проповеди на тексты из Библии, вовсе не соответствовавшие положению. Мало кто понимал его, но всё-таки невольно проповедника слушали и отвлекались от дела.

Это был сумасшедший миссионер Нейстгауз, страдавший, кроме мании говорить проповеди, ещё манией преследования. Вначале он был тих, но потом стал буйствовать. Лишился рассудка он не во время осады, и можно представить себе такого проповедника среди китайских простолюдинов. Когда буйные припадки несчастного усилились, его посадили под замок. Однако он нашёл возможность удрать к китайцам...