— Любое наше поражение нуждается в названии, — продолжал тот. — В романтическом названии.

Лица сидевших вокруг стола оставались непроницаемыми. Никто не хотел открывать рот, прежде чем не станет ясно, куда клонит их лидер.

— Нужно, чтобы народ гордился ими.

— И не помнил, какие огромные потери мы понесли, — вставил Дэн Сяопин.

Воздух в комнате наэлектризовался, двое мужчин, которые на протяжении двадцати лет были товарищами по оружию, смотрели друг на друга. Но смотреть на них не осмеливался никто.

— Почему бы и нет! — наконец улыбнулся Дэн Сяопин. — Какое же название ты предлагаешь?

Теперь стало понятно, куда дует ветер, и посыпались многочисленные предложения.

— Великий поход. — Плоское лицо Мао вновь искривила улыбка. — Отныне и всегда мы будем называть наше отступление сюда так, и только так, — Великий поход. — Он достал из кармана красную книжечку, с которой не расставался, и, сделав в ней пометку, добавил: — Даже самое долгое путешествие начинается с первого шага.

Молодой конфуцианец мог бы сказать ему, что это исковерканное, но хорошо известное даосское изречение, но делать этого, разумеется, не стал. Достаточно и того, что он спал с его любовницей.

Мао, который всегда был наготове и повсюду выискивал скрытые признаки оппозиционности, обвел сидящих за столом быстрым взглядом, но не заметил ничего подозрительного. Все помнили, какая участь постигла генерала Чжуна — последнего, кто открыто бросил вызов власти Мао. Они с Мао принародно повздорили относительно того, насколько мудро продолжать отступление на север — Великий поход, как теперь надлежало это называть. Чжун впоследствии увел свою армию по направлению к России, но лишь для того, чтобы он и его войско были наголову разбиты ополчением китайцев-мусульман еще до того, как они успели подойти к российской границе. Ходили упорные слухи о том, что о приближении Чжуна мусульманам сообщил Мао, в результате чего те смогли устроить засаду и перебить почти половину солдат генерала.

В 1971 году неожиданно для всех генерал Чжун лично появился на коллоквиуме, проводившемся в университете Торонто, и подтвердил слухи о предательстве Мао. До этого считалось, что он погиб вместе со своими солдатами. Как оказалось, все эти годы он был владельцем химчистки в городке Дон-Миллз в канадской провинции Онтарио, где, как рассказывают, имеется один отличный китайский ресторанчик.

Подобно тому как поступал до него лидер тайпинов Хун Сюцюань, Мао, где бы он ни появлялся, раздавал крестьянам землю. Именно «новые хозяева земли» плюс талант Мао к публичному общению и стали прочным фундаментом той пирамиды, на которой покоилась его власть.

Мао сделал еще одну запись в красной книжечке и поднял глаза на участников совещания.

— Есть ли другие вопросы, которые следовало бы обсудить? — осведомился он.

— Что с Нанкином? — спросил самый пожилой из военных, сидевших за столом.

— Он находится под контролем японцев, а у нас пока недостаточно сил, чтобы выбить их оттуда, — равнодушно ответил Мао.

— А ужасы, которые там творятся? — не отступал пожилой военный, хотя было ясно, что Мао не хочет обсуждать эту тему.

— Они со временем прекратятся сами собой. Даже террор нуждается в творчестве, чтобы не угас его огонь.

Слова эти поразили людей за столом. Как могут быть связаны друг с другом творчество и террор?

— Я сражался на вашей стороне с тысяча девятьсот двадцать первого года. — Пожилой военный встал.

Мао кивнул, но ничего не сказал.

— Я выполнял приказы и никогда не ставил под сомнение мудрость моих политических вождей.

Мао снова кивнул.

— Нам следует объединить наши силы с республиканским войском Чан Кайши и совместными усилиями освободить сначала Нанкин, а потом Шанхай.

Напряженность, царившая в комнате, стала буквально осязаемой. Мао, сдерживая эмоции, обошел вокруг стола и остановился перед пожилым мужчиной.

— Хотелось бы мне, чтобы у нас были тысячи таких, как ты, старый друг! — проговорил он задушевным тоном и добавил: — Переговоры о такой встрече уже ведутся.

Все облегченно перевели дух, однако и жена, и любовница Мао ощутили в его голосе нотки — нет, не ярости — злости.

Молодой конфуцианец в растерянности положил ручку, но тут заметил, как его и Мао любовница, средняя дочь Чарльза Суна, тихонько кивнула ему. Значит, она все же услышала советы, которые он нашептывал ей по ночам, и сумела внушить их Мао! У него перехватило дыхание, и он едва сдержал рвотный позыв. Конфуцианец всего лишь выполнял инструкции, полученные из Шанхая, и вот теперь оказалось, что он фактически вершит историю! Шанхайский Конфуцианец приказал ему использовать сексуальную связь со средней дочерью Суна, чтобы заставить Мао встретиться с Чан Кайши, и вот теперь это должно было случиться. Благодаря ему!

* * *

— Чепуха! — бросила мадам Чан Кайши своему генералиссимусу, со скептической миной рассматривая новый сервиз, стоявший на ее обеденном столе. — Потому что, мой сладенький, в том есть смысл, и если ты как следует подумаешь, то поймешь, что я, как всегда, права. — Она постучала длинным ногтем по бокалу для вина. Характерного «дзинь» не послышалось, и от этого на ее лице появилось оскорбленное выражение.

Чан Кайши хотелось спросить, чем вызвано ее недовольство, но он прекрасно знал, что вступать в дискуссию со старшей дочерью Суна выйдет себе дороже, и поэтому продолжил обсуждение темы, с которой начался разговор.

— Что ты можешь знать о таких делах? — спросил Чан, но еще раньше, чем слова сорвались с его губ, он уже знал: ему нипочем не одержать верх в этом споре над женой с лошадиным лицом и властным характером.

— Я все о них знаю, — отрезала она, — и тебе это известно, дорогой. Позволь заняться этим мне и моим сестрам. А ты тем временем, — женщина подняла на мужа безоблачный взор, — расстреляй того, кто выбирал эту скатерть. Она ужасна.

Сначала генералиссимус Чан Кайши решил, что жена шутит, но потом понял — она говорит серьезно. Его жена никогда не шутила, когда дело касалось дорогих вещей.

* * *

Мадам Сунь Ятсен — Та, Которая Любит Китай, — слегка поклонилась, когда в ее дом вошел Конфуцианец. Он теперь часто бывал здесь. В отличие от покойного мужа, доброго доктора, этот человек был почти ее ровесником, и, как ни странно, они в последнее время заметно сблизились. Он был откровенен с ней, и она стала отвечать ему взаимностью.

— Вы ведь женаты, не так ли? — спросила она в один из дней.

Конфуцианец склонил голову набок, словно говоря: «Только официально», — но вслух ничего не произнес.

Она принесла чай. Он слушал ее озабоченные рассуждения.

— Не исключено, что судьба Китая находится в ваших руках, — наконец проговорил он. — Ваши сестры близки к сильным мира сего. Одна замужем за лидером республиканцев, вторая… — Конфуцианец умолк с видом заговорщика, и незаконченная фраза повисла в воздухе.