— Все время, пока я болтался в Нанкине, он находился здесь, — сказал Убийца.

— Ты не болтался в Нанкине. Ты спас множество жизней, — ответила она.

— Ты что-то недоговариваешь, — посмотрел на Цзян Убийца.

— О чем это ты? — изобразила удивление она.

— Рассказывай!

— Мы все заплатили высокую цену за поражение родной страны. Каждый по-своему. — Она отвела глаза в сторону и, глубоко вздохнув, закончила: — Я родила ребенка от мерзавца, который меня изнасиловал, а шрамы от его побоев до сих пор покрывают мое тело.

— Где сейчас ребенок?

— Неважно.

— Это девочка? — Цзян кивнула. — Она не должна получить имя Цзян после твоей кончины.

Женщина снова отвела взгляд в сторону. Правила Договора Бивня были известны ей не хуже, чем другим, но она не считала их незыблемыми. Кроме того, она чувствовала, что ее очаровательная, милая дочь-полукровка, ставшая плодом зверского изнасилования, может сыграть важную роль в наступлении Эпохи Семидесяти Пагод.

— Это правда, что рыжеволосый фань куэй с тобой? — обратилась она к Убийце.

— Мы оберегаем его, и он в безопасности, — кивнул тот.

— А у него действительно есть ребенок?

— Да, только это уже не ребенок. Ему шесть лет, и его обучают искусству убивать.

— Этот ребенок родился в огне?

— Да.

— Кто он по национальности?

— Чистокровный китаец хань, но родной язык для него — английский. И когда свет падает на него под определенным углом, я готов поклясться, что у него рыжие волосы.

* * *

Конфуцианец знал: настало время действовать. Занять сторону одной из сил, вовлеченных в большую игру, и поддерживать ее.

Он положил кисточки для письма и бумагу на простенький обеденный стол мадам Сунь, между двумя изумительно красивыми резными фигурками из нефрита, и внимательно слушал разговор трех сестер. Он еще никогда не слышал, чтобы в обращенных друг к другу словах ближайших родственников звучало столько неприкрытой ненависти. Мадам Чан Кайши пыталась завладеть инициативой и доминировать в дискуссии на основании того, что была старшей, да еще и замужем за генералиссимусом. Однако двое других считали это недостаточным основанием для того, чтобы уступить ей пальму первенства. Средняя сестра, лишь недавно выбравшаяся из кроватей Мао и молодого конфуцианца, ощущала ветер власти в своих парусах, который заставлял ее нестись вперед без оглядки.

— Народ, живущий на юге страны, ненавидит тебя и твоих республиканцев, — напрямик заявила она старшей сестре и, прежде чем та успела ответить, добавила: — Наши ряды ширятся день ото дня. Мы уже готовы выставить армию больше чем в два миллиона человек. Каждый из этих людей готов сражаться за четверть акра своей земли, возможность пользоваться общественным полем и выкопанным для него колодцем — за тот кусочек Поднебесной, который он может назвать своим.

— Это земля, которую он украл.

— Нет, заслужил! Во главе вашей гоминьдановской армии стоят генералы, а в составе ее одни новобранцы, ждущие удобного случая, чтобы перейти на нашу сторону.

Первый день переговоров закончился криками и руганью в духе тех безобразных склок, что устраивала некогда их мать-куртизанка и одна из которых стала началом восхождения Чарльза Суна к вершинам успеха.

На фоне столкновения двух сестер, за каждой из которых стояла своя армия, всхлипывания мадам Сунь Ятсен по поводу «блага для всего народа» выглядели инфантильными, а то и попросту глупыми.

* * *

На второй день, когда Конфуцианец вновь принялся раскладывать кисточки и бумагу, он заметил, что на столе не хватает одной нефритовой статуэтки, а чуть позже, перед обедом, случайно увидел, как мадам Чан Кайши засовывает и вторую в свою сумочку из парижского бутика.

Дискуссия, а точнее говоря, свара продолжалась в течение трех дней.

Конфуцианцу стало ясно: со временем коммунисты и гоминьдановцы все же объединят силы, чтобы изгнать японцев из Поднебесной, но, как только внешнего врага не станет, две китайские армии вцепятся друг другу в глотки. Поэтому выбор, какую из них поддерживать, ему еще предстояло сделать.

Впрочем, выбор этот не представлял особой сложности.

Теперь главной задачей было подобраться к Мао, чтобы выяснить, насколько безотлагательно он нуждается в конфуцианском руководстве, и заставить ненасытных республиканцев побыстрее двигаться по пути самоуничтожения, которым они шли уже не первый год.

Последнее также было делом несложным. Положите перед обжорой еду, и он тут же набросится на нее. Поставьте перед пьяницей вино, и он будет пить до тех пор, пока не обмочит штаны и не заблюет рубашку. Покажите золото алчной женщине, и она побежит за ним, забыв обо всем на свете.

Гораздо труднее было другое: как снискать расположение Мао, а потом стать незаменимым для него. Конфуцианец внимательно следил за средней дочерью Суна и видел в ней необузданную сексуальность, которой начисто лишены две другие сестры. Это было похоже на ту ненасытность, азарт, с которым жила ее мать. Да, в этой женщине много от Инь Бао.

Как же этим воспользоваться?

Окончательный план созрел в голове Конфуцианца, лишь когда он закончил стенографировать ругань трех сестер. После этого он передал записи сыну и приказал, чтобы тот отнес их к писцу и сделал несколько копий. Пусть у сестер будет стенограмма того, что было сказано. Или, по крайней мере, того, что записано Конфуцианцем.

Прочитав полученную стенограмму, сестры Сун необычайно удивились и единодушно решили, что Конфуцианец должен лично вручить ее копии Мао Цзэдуну и Чан Кайши.

— Обращаю ваше внимание на то, что вы все согласились с этим, — напомнил Конфуцианец, когда одна из сестер объявила решение.

Несмотря на страстное желание противоречить друг другу во всем, сестры не стали спорить, поэтому уже через три дня Конфуцианец сошел с поезда и после двухдневного путешествия на муле оказался у штаб-квартиры председателя Коммунистической партии Китая Мао Цзэдуна.

Тот был погружен в беседу с наполовину пьяным фань куэй, которого ему представили как доктора Бай Туньэ, и неизменным Дэн Сяопином. Все трое что-то обсуждали, склонившись над разложенными на столе старыми картами.

Конфуцианец похвалил себя за предусмотрительность, заставившую его захватить топографические карты, на которых доктор Сунь Ятсен чертил глупые «железнодорожные» линии. Пометки были действительно дурацкими, но карты — самыми точными из всех, что существовали в Поднебесной. Конфуцианец внимательно изучил их и понял, насколько невыгодно со стратегической точки зрения то положение, в которое загнали себя коммунисты. Оказавшись между гор с одной стороны и рек с другой, они фактически находились в ловушке. Но на картах Сунь Ятсена было ясно видно, что если Мао передислоцирует войска севернее, то окажется на открытом пространстве и сможет таким образом вырваться из западни.