1 млн 115 тыс. минных корпусов, почти 2 млн снарядных корпусов, более 36 тыс. корпусов для реактивных снарядов и мин[420].

Не умаляя заслуг рабочих других оборонных предприятий в выпуске боеприпасов для фронта, нужно особо сказать о трудовом подвиге рабочих Кировского завода, на котором за 1942 г. было произведено 1 млн 307 тыс. 348 снарядов и мин, в том числе 316 541 корпус 76-мм снарядов, 764 707 корпусов 50-мм мин, 220 000 корпусов 82-мм и 100 корпусов 120-мм мин. Кроме того, на заводе было изготовлено в 1942 г. 595 пушек системы «К» и отремонтировано 157 танковых моторов тяжелых танков «КВ»[421]. И все это было достигнуто при огромной текучести рабочих кадров: в 1942 г. завод потерял 3063 человека от голодной смерти, 1968 человек были эвакуированы, 841 человек был мобилизован в армию, 1456 человек выбыли из-за утраты трудоспособности. Тем не менее коллектив Кировского завода сохранил свой производный костяк: из 6 тыс. рабочих и инженерно-технических работников на конец 1942 г. 885 человек проработали на заводе более 10 лет, 906 человек имели законченное высшее и среднее образование. За 1942 г. 1105 человек прошли производственное обучение, было подготовлено 115 токарей, 90 слесарей, 45 формовщиков, 25 электромонтеров, 19 фрезеровщиков[422]. Трудовые заслуги кировцев были хорошо известны и руководству города-фронта, не случайно 31 октября 1942 г. на встречу с А. А. Ждановым в Смольный были приглашены вместе с директором Кировского завода М. А. Длугачом и передовые рабочие Е. Ф. Савич, А. И. Бунин, А. П. Интеева и др.[423]

В четвертом квартале 1942 г. в оборонной промышленности блокированного Ленинграда проявились не только количественные, но и качественные изменения, которые выражались прежде всего в том, что наряду с ежемесячным перевыполнением производственного плана происходил рост объема товарного производства при значительном сокращении числа рабочих[424].

По данным единовременного учета рабочих и служащих 468 промышленных предприятий города-фронта на 15 декабря 1942 г., почти 80 % всех производственных рабочих составляли женщины. Мобилизации на фронт и смертность в период первой блокадной зимы сказались не только на увеличении доли женского труда, но и на соотношении возрастных групп рабочих. Удельный вес подростков до 16 лет составлял всего 2 %, 16–17 лет – 5,3 %, 18–25 лет – 16,6 %, всего же молодежи в возрасте до 25 лет было около четверти всех учтенных рабочих. Рабочие старше 50 лет составляли 11 %. Основная масса рабочих была в возрасте от 18 до 49 лет[425]. Исследование авторитетного специалиста по истории рабочего класса Ленинграда А. Р. Дзенискевича не подтверждает, таким образом, распространенное мнение о том, что к концу блокады в промышленности Ленинграда произошло значительное «омоложение» рабочих кадров.

Социальная политика Смольного, особенно накануне решающих событий на фронте, была направлена в первую очередь на производственный потенциал оборонных заводов, поощрение передовых рабочих. Для перевыполнявших нормы выработки было организовано преимущественное питание по талонам на дополнительное питание. Было также введено дополнительное питание по специальным нормам для рабочих горячих цехов[426]. «С каждым днем улучшается питание, – записал 23 декабря 1942 г. главный инженер завода «Судомех» В. Ф. Чекризов. – Введены стахановские буфеты в столовой. Дают дополнительный завтрак или ужин. Еще имеется 85 пайков красноармейских. Порядочное количество дополнительных хлебных карточек (200 грамм получаю и я). Все это дополняет питание. Правда, не всех, но многих нужных и хорошо работающих людей»[427]. Один из таких людей, инженерно-технический работник, раскрыл свой дневной рацион в дневнике за 15 декабря 1942 года: «Завтрак (в заводской столовой): суп или щи (не всегда), полпорции каши (140–160 г) с маслом, 20 г сливочного масла на бутерброд, один стакан чаю, 200–250 г хлеба, иногда соевое молоко. Обед: на первое крупяной суп или щи. Второе блюдо отличается разнообразием и зависит от наличия продуктов. Это может быть 50-100 г мяса или рыба, или омлет. В качестве гарнира подают кашу без масла или вареный шрот, зелень. На сладкое компот, желе или морс. Хлеба в обед беру 150–200 г. В обед беру по дополнительной карточке двойное мясное блюдо плюс полпорции каши на ужин или крупяные, шротовые биточки. Ужинаю самостоятельно. Беру порцию квашенной капусты собственной заготовки. Добавляю к ней кашу, приобретенную по дополнительной карточке. Заправляю все это сливочным маслом по той же карточке, разогреваю на печке, и ужин готов. У меня еще осталось от дневной нормы пара кусочков хлеба (70-100 г). В общем, сыт»[428].

Увы, далеко еще не все жители города-фронта были сыты. Рационнное питание, которое было введено с мая 1942 г. как новая форма общественного питания, имевшая целью организовать правильный режим питания населения, охватывало к концу 1942 г. менее его четверти – 138 тыс. из 641 тыс. человек[429]. Для столовых рационного питания были утверждены нормы продуктов питания по каждой группе населения с равномерным распределением этих продуктов в течение дня. Одновременно был разработан новый тип продуктовых карточек для столовых с получением всех продовольственных товаров в виде готовой пищи. Хотя нормы выдачи продуктов в столовых рационного питания были ниже, чем в столовых повышенного типа, переход на рационное питание позволял последним избежать резкого изменения состава и режима питания. Тем не менее рационное питание служащих вызывало постоянное чувство голода. Востоковед А. Н. Болдырев приводит в своем дневнике за 10 декабря 1942 г. подслушанный им разговор «трех голодных, припухших, слабых старушек», находившихся «на служащем рационе». На вопрос одной из них – «Неужели придется помирать в эту зиму?» – другая отвечала: «Ну что ж, и помрете, я тоже могу помереть. Вот перед смертью хотела бы раз поесть как следует, пообедать бы хорошенько и помереть»[430].

Наступившая вторая блокадная зима подтвердила опасения многих жителей в том, что трудные времена еще не закончились, хотя большинство все же верило, что испытаний первой блокадной зимы удастся избежать. «И сейчас еще многие недоедают, на улицах, в трамваях полно дистрофиков, – писала 7 декабря 1942 г. в своем дневнике сотрудница 7-й ГЭС И. Д. Зеленская. Сегодня мне говорили, что резко увеличилось их поступление в больницы, увеличилась смертность, кто-то уже видел трупы на улицах, но это все не то, не тот беспросветный мрак, что мы переживали прошлой зимой»[431]. Тем не менее снова появляется у медиков термин «быстрая смерть». Медицинская сестра В. К. Берхман в связи с этим отметила 14 декабря 1942 г. в дневнике: «Снова перепадают быстрые смерти от ослабления сердечной деятельности. Умерла на моем дежурстве молодая, с виду совершенно здоровая работница В. Д. Криволап. Полное сознание: “Ой, ребятки, – трудно умирать!” Мы ее успели отправить в приемный покой больницы Эрисмана. Из машины вынесли – последние вздохи!»[432].

Причиной