обождать. Тем временем они с Францем медленно тянут красное вино. Является племянник. «Это Сонин жених; тебе известно, где она?» – «Мне? Что случилось?» – «Когда ты ее в последний раз видел?» – «Да это же… Постой… Недели две тому назад». – «Совершенно верно. Это она мне рассказывала. А с тех пор больше нет?» – «Нет». – «И ничего о ней не слыхал?» – «Абсолютно. Но в чем же дело, что случилось?» – «Вот этот господин тебе сам скажет». – «Ее нет с субботы, и ни слова не сказала, оставила все как есть, ни слова о том, куда и…» – «Может быть, она завела новое знакомство?» – спрашивает покровитель. «Не думаю». Они принимаются за красное вино уже втроем. Франц сидит удрученный: «Пожалуй, придется еще немножко подождать».

Ее лицо убито, ее зубки убиты, ее глаза убиты, ее губы, ее язык, ее шея, ее тело, ее ноги, ее лоно – убиты!

На другой день ее тоже нет. Нет и нет. Все лежит так, как она оставила. А ее нет и нет. Может быть, Ева что-нибудь знает? «Ты с ней не поругался, Франц?» – «Нет. Правда, две недели тому назад было дело, но мы помирились». – «Какое-нибудь новое знакомство?» – «Тоже нет, она мне рассказывала про племянника своего старика, но это не то, я его видел». – «А может быть, хорошо было бы последить за ним, может быть, она все-таки у него?» – «Ты думаешь?» – «Надо бы проверить. С Мици все может статься. Она с норовом».

Ее все нет как нет. Франц два дня ничего не предпринимает, думает, не буду за ней бегать. Но о ней ни слуху ни духу, и тогда он целый день выслеживает племянника, и на следующее утро, как только племянникова хозяйка ушла из дому, Франц и элегантный купчик – шасть в его квартиру, дверь легко отпирается крючком, в квартире – ни души, в его комнате сплошь одни книги, никаких следов пребывания женщины, на стенах красивые картины, еще книги, нет, ее здесь нет, я же знаю ее пудру, совсем не тот запах, идем, идем, не надо ничего трогать, оставь, хозяйка – бедная, живет сдачей комнат.

В чем же дело? Франц сидит у себя в комнате. Часами. Где Мици? Ушла и весточки не подает. Что вы на это скажете? В комнате все перерыто, кровать разрыта и снова постлана. Бросила меня? Это невозможно! Не-воз-мож-но? Бросила! Что я ей сделал, разве я ее чем-то обидел, нет, не обижал. А то, что было тогда из-за племянника, она мне простила.

Кто там? Ева: «Что ты в темноте-то сидишь, Франц, хоть бы свет зажег». – «Мици меня бросила. Неужто это возможно?» – «Оставь, пожалуйста. Вернется твоя Мици. Она ведь тебя любит, не сбежит от тебя, я ее хорошо знаю». – «Это верно. Ты думаешь, я об этом горюю? Конечно вернется». – «Ну вот, видишь. Наверно, девчонке что-нибудь такое взбрендило – встретила старого знакомого, поехала с ним куда-нибудь. Я ее знаю с прежних времен, когда ты с ней еще не был знаком, она такие штучки уже выкидывала, у девки свои причуды». – «Все-таки это как-никак странно. Не знаю, не знаю». – «Да ведь она же тебя любит, чудак-человек. А ты посмотри-ка, потрогай мой живот, Франц». – «А что такое?» – «Это от тебя. Помнишь? От тебя ребеночек. Это она, Мици, так хотела». – «Что?» – «Ну да».

Франц прижимается головой к животу Евы: «Это Мици хотела? Быть не может! Ох, дай сяду!» – «Вот увидишь, Франц, как она будет рада, когда вернется». Тут уж Ева и сама распустила нюни. «Ну, Ева, кто из нас двоих больше волнуется? Ты, конечно». – «Ах, я от всей этой истории так расстроилась. Не понимаю, не понимаю я эту женщину». – «Значит, теперь уж мне приходится тебя утешать?» – «Нет, это только нервы, может быть, оттого, что я в положении». – «Ну смотри, когда Мици вернется, она тебе еще устроит вот за это самое сцену». Ева не перестает реветь: «Что же нам теперь делать, Франц, это так на нее не похоже». – «Здравствуйте! Сперва ты говоришь, что такие случаи с ней и раньше бывали, что она просто взяла да с кем-нибудь уехала прокатиться, а теперь оказывается, это на нее совсем не похоже». – «Ах, я и сама не знаю, Франц».

Ева обхватила голову Франца, держит ее. Глядит на нее: клиника в Магдебурге, руку отняли, Иду он убил, господи, что это с человеком делается. Прямо горе с ним. Мици, наверно, уж больше нет в живых. Над этим Францем тяготеет какой-то злой рок! С Мици наверняка что-нибудь стряслось. И Ева падает на стул. В ужасе всплескивает руками. Франца жуть берет. Ева рыдает, плачет навзрыд. Она знает – над этим человеком тяготеет рок, с Мици случилась беда.

Он пристает с расспросами, она молчит. Затем берет себя в руки: «Аборта я ни за что не сделаю. Тут уж Герберт хоть тресни». – «А разве он говорил что-нибудь в таком роде?» Мысль мгновенно перескакивает за тридевять земель. «Нет. Он думает, что это от него. Но я ребенка не отдам». – «Хорошо, Ева; я буду крестным». – «Ну вот, настроение у тебя и лучше, Франц». – «Это потому, что меня не так-то легко свалить с ног. А теперь и ты развеселись, Ева. Неужели же я не знаю своей Мици? Она у меня под трамвай не попадет, вся эта история должна в скором времени выясниться». – «В добрый час будь сказано. Ну, до свиданья, Францекен». – «А поцеловать?» – «Как я рада, что ты повеселел, Франц».

У нас есть ноги, у нас есть зубы, у нас есть глаза, у нас есть руки, пусть-ка кто-нибудь сунется нас укусить, или укусить Франца, пусть-ка сунется! У него есть рука, у него две ноги, у него крепкие мускулы, он все расколошматит. Пусть-ка попробуют сунуться к Францу, он ведь не мокрая курица. Что бы ни было у нас позади, что бы ни было у нас впереди – пусть только сунется, а мы в ответ выпьем рюмочку, вторую, третью, девятую.

У нас нет ног, увы, у нас нет зубов, у нас нет глаз, у нас нет рук, всякий может сунуться кому не лень, может укусить Франца, ведь он же мокрая курица, увы, он не умеет постоять за себя, он умеет только пить.

«Я должна что-нибудь предпринять, Герберт, не могу больше на это смотреть». – «Что же ты хочешь предпринять, Ева?» – «Не могу я больше на это смотреть, сидит себе человек, ничего не замечает и только твердит, что она вернется, а я каждый день просматриваю газеты,