Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В кино они смотрят картину.
Когда, в 3-м действии, благородного кавалера убивает бандит, Ева испускает вздох. И в ту минуту, как Герберт оглядывается на нее, она соскальзывает с сиденья и, нате вам, лишается чувств. Потом они в молчании идут под ручку по улицам. Герберт поражается: «Вот-то обрадуется твой старик, если ты правда в положении». – «А тот ведь его застрелил, ты видел, Герберт?» – «Это же только так, нарочно подстроено, ты не обратила внимания. Да ты и сейчас еще вся дрожишь». – «Ты должен что-нибудь сделать, Герберт, так больше продолжаться не может». – «Тебе надо уехать отсюда, скажи своему старику, что ты больна». – «Я не про то. Ты должен что-нибудь предпринять. Сделай же что-нибудь, Герберт, ведь ты помог Францу в тот раз, когда у него была эта история с рукой, сделай же что-нибудь и теперь. Я тебя так прошу». – «Да не могу я, Ева. Что такое я, по-твоему, должен сделать?» Она горько плачет. Приходится усадить ее в автомобиль.
Францу не надо идти попрошайничать, Ева дает ему денег сколько может, от Пумса он тоже получил некоторую сумму, на конец сентября у них опять намечено дельце. В конце сентября снова появляется жестянщик Маттер. Он был за границей, на монтаже или что-то в этом роде. Францу он при встрече рассказывает, что ездил за границу лечиться, легкие не в порядке. Выглядит он скверно и как будто совсем не поправился. Франц говорит ему, что Мици, которую он, кажется, знал, ушла от него, но только не надо об этом судачить, потому что есть люди, которые смеются до упаду, когда человека бросает его любовница. «Так что ни слова Рейнхольду, с ним у меня в прежнее время были кой-какие неприятности из-за женщин, и он себе живот надорвал бы со смеху, если б узнал такую вещь. Другой, – с улыбкой продолжает Франц, – у меня тоже еще нет, да я и не хочу». На лбу и вокруг рта у него скорбные складки. Но он гордо закидывает назад голову, и губы у него плотно сжаты.
В городе большое движение. Танни остался чемпионом мира, но американцы, собственно говоря, не слишком довольны, этот человек им что-то не нравится. На седьмом раунде он лежал до девяти. После этого Демпси выдыхается. Это был последний мастерский удар Демпси, его последняя ставка. Матч окончился в 4 часа 58 минут 23 сентября 1928 года[651]. Об этом матче говорят очень много, а также о рекордном перелете Кёльн – Лейпциг[652]. По слухам, предстоит экономическая война между апельсинами и бананами[653]. Впрочем, ко всему этому прислушиваются без особого интереса, поглядывая сощуренными в узкую щелочку глазами.
Каким образом растения защищаются от холода? Многие растения не выдерживают даже легкого мороза. Другие вырабатывают в своих клеточках средства защиты, обладающие химическими свойствами. Наиболее действительным является превращение содержащегося в клеточках крахмала в сахар. Правда, такое образование сахара мешает использованию некоторых огородных культур, лучшим доказательством чему служит становящийся от промерзания сладким картофель. Но зато бывают случаи, когда вызванная действием мороза сахаристость растения или плода только и делает таковые годными в пищу, как, например, дикорастущие плоды. Если оставить их на кустах или деревьях до наступления легких морозов, то они тотчас же выделяют столько сахара, что их вкус совершенно меняется и в значительной мере улучшается. Сказанное относится и к плодам шиповника[654].
Кажется, не так уж важно, что в Дунае утонули, катаясь на байдарке, два молодых человека из Берлина[655] или что Нунгессер упал и разбился со своей «Белой птицей» у берегов Ирландии[656]. Что это выкрикивают на улицах? Купишь такую газетку за десять пфеннигов, а потом бросишь ее или оставишь где-нибудь. Или вот, например, хотели линчевать венгерского премьер-министра за то, что его автомобиль наехал на крестьянского мальчика. Значит, если б его действительно линчевали, заголовок в газете гласил бы: «Линчевание венгерского премьер-министра близ города Капошвара». От этого шум и крик только усилились бы, образованные люди прочитали бы вместо «lynching», линчевание, – «lunching», угощение завтраком[657], и что-нибудь сострили бы по этому поводу, а остальные 80 процентов сказали бы: жаль, что только одного, хотя и на том спасибо, ну да это нас не касается, собственно говоря, следовало бы устроить такую штуку и у нас.
В Берлине любят посмеяться. У Добрина[658], на углу Кайзер-Вильгельмштрассе, сидят за столиком трое: толстый, как клецка, весельчак со своей содержаночкой, этакой пышечкой, вот только бы она не так взвизгивала, когда смеется, да еще один мужчина, это – приятель толстяка, мелкая сошка, которого тот угощает, а он только слушает и обязан смеяться. Люди как будто из общества. Пухленькая содержаночка каждые пять минут чмокает своего богатого покровителя в губы и кричит: Ну и затейник! Толстяк присасывается к ее шее, это длится добрых две минуты. Что думает о них тот, который только смотрит, их не касается. Они пьют бульон. Толстяк рассказывает анекдот.
«Рыбак подходит к озеру – видит, на берегу сидит девушка, он ей говорит: „Ну что, мамзель рыбачка, когда будем рыбачить вместе?“ А она