пусти. Она еще бьется, брыкается, трепыхается. Ничего, мы ее успокоим, а потом пусть хоть собаки съедят то, что от нее останется.

А тело ее все сводит, сводит ее тело, Мицино тело. Убийца, говоришь, ладно, мы тебе покажем убийцу, это тебя, верно, твой милый Франц подучил.

Затем животному наносят деревянной дубиной удар по затылку и ножом вскрывают с обеих сторон шейные артерии. Кровь выпускают в металлический чан.

Уже восемь часов, в лесу начинает смеркаться. Деревья гнутся, качаются. Ух, тяжелая была работа! Что, говорит она еще что-нибудь? Нет, не пикнет больше, стерва. Вот что получается, когда съездишь за город с такой сволочью.

Забросать ее валежником, носовой платок – на ближайшее дерево, чтоб сразу найти, ну, с этим покончено, где же Карл, надо притащить его сюда. Час с лишним спустя – обратно с Карлом, эх и размазня же этот человек, весь трясется, ноги подкашиваются, извольте с такими новичками работать. Совсем уже стемнело, они ищут с карманными фонариками, ага, вот и носовой платок. Захватили с собой лопаты. Труп зарывают в яму, засыпают песком, заваливают хворостом, как бы только не оставить следов сапог, надо их замести, ну, Карл, возьми себя в руки, а то похоже, будто ты и сам мертвец.

– На, вот тебе мой паспорт, Карл, паспорт хороший, и вот тебе деньги, смойся, пока воздух не очистится. Деньги будешь получать аккуратно, не беспокойся. Пиши на адрес Пумса. Я поеду обратно один. Меня никто не видел, а тебе никто ничего не может сделать, у тебя полное алиби. Ну, кончено, валяй.

Деревья качаются, гнутся, каждое, каждое. Всему свое время, всему.

Ни зги не видно. Ее лицо убито, ее зубки убиты, ее глаза убиты, ее уста, ее губы, ее язык, ее шея, ее ноги, ее лоно, я – твоя, ты должен меня утешить, полицейский участок у Штеттинского вокзала, Ашингер, мне дурно, ах, пойдем, мы сейчас будем дома, я – твоя.

Деревья качаются, подымается ветер. У-у-у-у-у! Ночное время течет своим чередом. Ее тело убито, ее глаза, ее язык, ее уста, ах, пойдем, мы сейчас будем дома, я – твоя. Трещит дерево, оно стоит с краю. У-у-у-у-у, это буря, она налетает с барабанами и флейтами, вот она стелется поверху над лесом и сейчас же спускается вниз. Когда она так воет, она уже внизу. Этот жалобный вой идет от кучи валежника. Звучит, как если бы что-то царапали, так воет оставленный взаперти пес и визжит, и скулит, слышите, как он скулит, вероятно, кто-то пнул его ногой, каблуком, чтоб было больнее, а вот сейчас перестал скулить.

У-у-у-у-у, снова налетает буря. Ночь. Лес стоит спокойно, дерево к дереву. Они выросли в тиши и стоят вместе, словно стадо; когда они стоят так густо друг возле дружки, буре не так-то легко добраться до них, только крайним приходится плохо да слабым. Но они все заодно, смирррно, сейчас ночь, солнце зашло, у-у-у-у-у, снова начинает завывать, вот она, буря, теперь она и внизу, и наверху, и всюду. Желто-красный свет вспыхивает на небе[649], а затем снова ночная тьма, желто-красные вспышки – и ночная тьма, визг и свист становятся сильнее. Те, которые с краю, знают, что им предстоит, вот они и стонут. Ну а былинки? Им-то хорошо, они могут гнуться, они могут стлаться по ветру, но что могут толстые деревья? И вдруг ветер стихает, сдается, он больше не будет, деревья еще стонут и скрипят от него, что-то он теперь сделает.

Когда хочешь разломать дом, то нельзя браться за это голыми руками, надо взять копер или заложить под фундамент динамиту[650]. А ветер только немного расправляет могучую грудь. Вот, смотрите: он вдыхает в себя воздух, а затем выдыхает его – у-у-у-у-у, затем снова вдыхает и снова выдыхает – у-у-у-у-у. Каждый вдох и выдох тяжелы, как гора, выдохнет – у-у-у-у-у, и катится гора, вдохнет – у-у-у-у-у, катится обратно. Туда, сюда. Его дыхание – гиря, тяжелый шар, который таранит лес, рушит его. И хотя бы лес стоял на холмах, подобно стаду, ветер разметет стадо и пронесется дальше.

И вот начинается: вумм-вумм, без барабанов и флейт. Деревья раскачиваются вправо и влево. Вумм-вумм. Но они не могут попасть в такт. Когда деревья как раз перегнулись влево, ветер, вумм, наддает еще больше влево, и деревья гудят, стонут, скрипят, трещат, раскалываются, ломаются, валятся. Вумм, буря добивает несчастное дерево, вались налево. У-у-у-у-у, назад, нет, этому не бывать, и вот оно уже лежит на земле, надо только уловить удобный момент. Вумм, вот ветер снова налетает, берегись, вумм, вумм, вумм, это аэробомбы, он хочет снести весь лес, он хочет совершенно уничтожить его.

Деревья воют и раскачиваются, треск, они ломаются, гудят, вумм, борьба не на жизнь, а на смерть, вумм, вумм, солнце скрылось, падают тяжелые гири, ночь, тьма, вумм, вумм.

Я – твоя, пойдем же, вот мы и дома, я вся твоя. Вумм, вумм.

Книга восьмая

Все это нисколько не помогло. До сих пор все это еще нисколько не помогло. Франц Биберкопф получил удар молотом по голове, он знает, что погиб, но все еще не знает почему.

Франц, ничего не замечает, и все идет своим чередом

Второе сентября. Франц занимается своими делами, как всегда, едет с элегантным купчиком на пляж в Ваннзее. Третьего числа, в понедельник, он удивляется, что Мицекен еще нет, уехала, не предупредив его, хозяйке тоже ничего не сказала и даже не телефонировала. Ну что ж, может быть, уехала куда-нибудь за город со своим почтенным другом-покровителем, в таком случае он скоро доставит ее обратно. Подождем еще до вечера.

После обеда, Франц сидит дома, вдруг звонок, письмо пневматической почтой для Мици, от ее покровителя. Что такое, в чем дело, разве Мици не у него, что случилось? Дай-ка откроем письмо: «…и очень удивляюсь, Соня, что ты даже не позвонишь мне. Вчера и третьего дня я, как было условлено, ждал тебя на службе». Что же это значит, куда она девалась?

Франц срывается с места, ищет шляпу, ничего не понимаю, едет к тому господину, на таксомоторе. «Как, она у вас не была? Когда же она была здесь в последний раз? В пятницу? Так, так». Они обмениваются взглядами. «У вас есть племянник, может быть, он тут замешан?» Покровитель приходит в ярость. Что-о-о? Подать сюда этого разбойника, прошу вас чуточку