активного выступления против нас. Было созвано для обсуждения вопроса о выступлении собрание из представителей Военной Комиссии, Центрального Комитета и Петроградского Комитета. На собрании были, Гоц и Донской — от ЦК, Флекель и Зейман — от П. К., я и Коноплева — от Военной Комиссии. Я настаивал на выступлении, отмечая нараставшее, по моему убеждению, рабочее движение против большевиков, начинавшее выливаться в активные формы и подчеркивал, что сейчас мы можем действовать на фоне рабочего движения, опираясь на него. Гоц произнес большую речь о недостаточности наших реальных сил и необходимости, ввиду этого, дальнейшего выжидания. При голосовании вопросов я один был за выступление; все остальные — против. Вскоре после этого провалилась наша красноармейская конференция (вторая). Когда пришли с арестом часть участников конференции успела уже разойтись. Но наиболее ответственные и активные работники были арестованы: Леппер, Карпов, Попов (солдат — делопроизводитель Штаба артиллерийской бригады Карпова), прапорщик — хозяин квартиры, на которой происходила конференция. Сразу же после конференции в связи с ней, были арестованы По-стников и Бергман.

Провалилось и наше паспортное бюро, находившееся на той же квартире, где происходила конференция. Этими арестами, особенно арестом Леппера (который был руководителем и организатором и у которого были все связи), работа Красноармейского Отдела была подорвана в корне.

…Я считал, что если мы не возьмем на себя инициативу выступления, Минная Дивизия будет разоружена; наши силы этим будут значительно подорваны, и мы потеряем последние шансы на возможность дальнейших выступлений в Петрограде. Наш Красноармейский Отдел в эту пору (после провала конференции) был почти разбит. Боевой Отдел по настоянию ЦК должен переводиться в Москву. Даже наш Броневой Дивизион начинал постепенно таять, работники его раз'езжались постепенно из Петрограда. По вопросу о выступлении было совещание из представителей Военной Комиссии, ЦК и П. К., на котором я отстаивал свою точку зрения. Гоц от имени ЦК предложил не проявлять нашей инициативы и начать действовать только в том случае, если Минная Дивизия, оказывая вооруженное сопротивление разоружению, выявит себя, как действительно реальная сила. Представители Военной Комиссии — я и Гаджумов — голосовали за выступление; остальные были против. ЦК окончательно пришел к выводу, намечавшемуся еще на 8-м Совете Партии, что нужно оставить мысль об организации выступления в Петрограде и перенести работу на окраины для подготовки выступления там. Началась переброска активных работников, на окраины — в Сибирь, на Украину, в Поволжье. Центр военной работы был перенесен в Саратов. Для руководства этой работой туда выехал Донской. Туда же была переброшена часть нашего нелегального Броневого Дивизиона во главе с Виктором Шкловским. Боевой Отдел, которым продолжал руководить я, переводился в Москву. Туда переехали боевики Центрального Отряда и перебрасывались постепенно наиболее активные дружинники из Петрограда. Оставшиеся в Петрограде боевики во главе с Коно-плевой не прекратили слежку за Урицким. В Москве, к моменту моего приезда туда, была уже организована ранее приехавшими боевиками слежка за Лениным и Троцким. Мы решили на заседании Центрального Боевого Отряда организовать из Петроградских боевиков партизанский военный рабочий отряд, который перебросить целиком по ту сторону Восточного фронта. Я выехал в Саратов с целью нащупать там почву для переброски отряда через фронт и подготовить все необходимое к переброске. Наиболее активными военными работниками в Саратове были Тесленко и Белецкий. Они завязывали связи в Красноармейских частях где создавали наши ячейки. У Донского были связи, через одного полковника с.-р. — почти со всеми командирами Красноармейских частей; все они (по настроению белогвардейцы) обещали поддержку в случае нашего выступления или в случае подхода к Саратову Народной Армии. Относительно переброски отряда я пришел к выводу, что по ряду технических трудностей перебросить отряд целиком вряд ли возможно. Решил перебрасывать боевиков постепенно, каждого в отдельности".

Итак, это вовсе не мемуарное свидетельство.

Это — открытый, то есть публичный донос. При этом адресатом брошюры Семенова является не эмигрантский читатель, и даже не читатель отечественный, а будущие обвинители эсеров.

Это своего рода протокол допроса, который можно использовать не как протокол допроса, а как добровольное признание.

Относиться к достоверности этих сведений нужно соответствующим образом. Текст этой брошюры (или как ещё про ней писали в советских источниках — "книги", по всей видимости, правился неоднократно.

Его читали в ВЧК начальники разного уровня, а потом и сам Сталин. Понятно, что целью этого документа никогда не было восстановление точной картины военной работы эсеровской партии (которая, конечно велась).

То есть, это черновик обвинения.

Извините, если кого обидел.

26 августа 2010

История про побег (III) — засада

…Он, и не он один, слышал, как поворачиваются шестерёнки в этом безжалостном механизме. И это были те шестерёнки, что перемалывали эсеров, что уже по два-три года сидели в советских тюрьмах. Зубья этих шестерёнок норовили захватить и его.

Поэтому поздним вечером 14 марта, подойдя к Дому Искусств, он внимательно посмотрел в окна. В окнах горел свет, и это его насторожило.

В Доме Искусств жил странный старичок Ефим Егорович, как описывает его Вениамин Каверин: "маленький, сухонький, молчаливый, с жёлтой бородкой".

Его-то Шкловский и спрашивает:

— А скажи, Ефим, нет ли у меня кого там?

И Ефим ему отвечает:

— А вот, пожалуй, и есть. У Вас, Виктор Борисович, там гости.

И в эту секунду жизнь Шкловского круто переменилась.

Он стоял перед Домом Искусств, а в руке у него была верёвка от детских саночек, гружёных дровами. Он развернулся и повёз саночки к своим родителям.

Где он провёл ночь, совершенно неизвестно. На следующий день он появился в квартире Тыняновых на Греческом проспекте, 15.

Об этом подробно пишет живший там Каверин: "Он был слегка напряжённый, но ничуть не испуганный. Почти такой же, как всегда, не очень весёлый, но способный говорить не только о том, что чекисты ищут его по всему Петрограду, но и о стиховых формах Некрасова, которыми тогда занимался Юрий.

Иногда напряжение прорывалось.

Мы были не одни. У Тынянова сидел некто Вася К., пскович, учившийся почти одновременно с Юрием в Псковской гимназии. Он был из дальних знакомых, в семье моих родителей, да и в тыняновской, его не любили. К нам он зашёл в тот вечер по делу: он открыл в Пскове маленькую книжную лавку, но превращаться в "частника", как тогда называли нэпманов, ему не хотелось, и он надеялся, что ему удасться оформить своё предприятие под маркой ОПОЯЗа.

Юрий нехотя познакомил его с Виктором. Через пять минут этот Вася К. был, как теперь принято выражаться "в курсе дела".