Дурная работа, плохая игра.

Сегодня все то же, что было вчера.

Холодное место, пустая нора.

У власти тысяча рук

и ей покорна страна.

У власти — тысячи верных слуг,

страхом и карой владеет она.

А в городе слухи — за вестью весть.

Убежище верное в городе есть.

Шпион шныряет, патруль стоит,

а тот, кто должен скрываться — скрыт.

Затем, что из дома в соседний дом,

из сердца в сердце мы молча ведем

веселого дружества тайную сеть.

Ее не учуять и не подсмотреть.

У власти тысяча рук

и не один пулемет.

У власти — тысячи верных слуг.

Но тот, кто должен уйти — уйдет.

На север,

на запад,

на юг,

на восток.

Дороги свободны, мир широк.

Итак, Шкловский стал своего рода новым Гумилёвым. Тоже с Георгием, тоже с авантюрным прошлым, только вместо стихов у него под мышкой была теория литературы.

Бежали из Петрограда часто.

Собственно, и сейчас каждый житель или гость северной столицы может примерится к переходу реки Сестры, легко доехав туда на маршрутке.

Перейти эту реку несложно — если, конечно, не тащить на себе рояль или библиотеку. Пограничная охрана была слабой, да и сначала её вовсе не было.

Когда вдоль финской границы стали чаще ходить патрули, то переправлялись на лодках или как Шкловский — по льду.

Как-то, триста лет назад по этому льду с острова Котлин к Выборгу ходил даже тринадцатитысячный русский корпус генерал-адмирала Апраксина. Да не налегке, а с с артиллерией.

За пятнадцать лет до Шкловского, в декабре 1907, по тому же льду бежит Ленин. Это бегство канонизировано и запечатлено на каринах.

Правда, Ленин бежал не из Петербурга к финнам, а из Финляндии в Швецию, вернее — на один из островов, где шведский пароход делал остановку.

В Гражданскую войну бежали много и часто.

Это был бизнес — контрабандисты водили людей, как нынче везут нелегальных эмигрантов в сытые страны.

Иогда, впрочем, контрабандисты сдавали своих ведомых в ЧК — потому что слишком успешный бизнес раздражает не только врагов, но и коллег.

Шкловскому повезло — его перевели. Однако жену его проводник сдал советской пограничной охране.

История эта тёмная, и все участники постарались забыть подробности.

Верно лишь одно — радость и гордость за "своего" Шкловского, который обманул бабушку и дедушку, медведя и лису. Ушёл, укатился колобком.

Это могли сделать многие, что был недоволен новой властью, кто подозревал, что сейчас илил потом его может постигнуть участь всех пушных дворянско-офицерских зверей, кто предчувствовал, как затянутся дырки в занавесе.

Но делали это е все — надеясь, что всё переменится, что жизнь наладится.

Шкловский это сделал за них, оттого за этот поступок его так полюбили даже не самые близкие знакомые.

И оттого они так были обижены, когда Шкловский вернулся.

Извините, если кого обидел.

27 августа 2010

История про Горького, Шкловского, квадраты пространства и Волгу

Горький покинул Советскую Россию 16 октября 1921 года.

Он уже полгода живёт за границей, когда Шкловский, не нАдолго осевший в Финлянии, пишет ему письма. Шкловскому ясно, что делать в Финляндии нечего, нужно перебираться на материк.

Он пишет Горькому с плохо скрываемой тревогой человека, у которого прошёл адреналиновый шторм побега.

После всякого решительного дела наступает реакция. Так и здесь — он понимает, что всё сделано верно, но приключения не кончились.

Нужно обустраивать жизнь.

Вот что он пишет:

В.Б.Шкловский — А.М.Горькому (весна 1922 г.)

Дорогой Алексей Максимович.

Я не умею говорить с Вами.

Чувствую себя просителем. А я не виноват.

Писать легче. А хочется быть близко к Вам.

Но замечали ли Вы, что когда целуешь женщину, то ее не видишь, а чтобы увидеть, нужно отдалиться.

Я расскажу Вам про роман, который я напишу, если оторвусь от преследования и буду иметь месяц-два свободных.

1) Идут передовицы "Правды" и передовицы буржуазных газет, прямоугольные до безмысленности.

Иногда это прямоугольность огненная. Идут списки расстрелов, цифры смертности.

Передовицы прямоугольно отрицают друг друга.

2) Между ними идут письма к Вам. Записки, письма, записки. Идут Ваши письма (дружеских нет), но больше записки "прошу выслушать такого-то", "прошу не расстреливать такого-то", "прошу вообще не расстреливать".

Потом между этим советские "анекдоты".

Моя маленькая (7 лет) племянница плакала в церкви. Мы знаем, что плачущего нельзя спрашивать. Потом спросили дома "почему". Она ответила: "Я не знаю, где могила папы" (Николай расстрелян), "где тети Женина могила знаю, а папиной нет"?

О, дорогой мой, о друг мой, как горек от слез воздух России.

О счастье наше, что мы заморожены и не знаем, как безнадежно несчастны.

Идут передовицы прямоугольные, декреты, и все они отражаются то в письмах, то в маленьких отрывках из маленьких человеческих жизней. Тюрьмы, вагоны, письма и декреты.

Вы в этой вещи не Вы, а другой.

Я не знаю, как кончить. Кто-то правозаступник и кто пишет всем отпускную, какой-то последний из раздавленных или Вы сами, на чьем сердце скрещены два меча, пишете миру письмо о прощении.

Прощаю себя за то, что смеюсь, за то, что бегу от креста, прощенье Ленину, прощенье Дзержинскому, красноармейцу, издевающемуся в вагоне над старухой, красноармейцу, взявшему Кронштадт, всему племени, продающему себя. Всем себе-иудам.

У меня нет никого. Я одинок. Я ничего не говорю никому. Я ушел в науку "об сюжете", как в манию, чтобы не выплакать глаз. Не будите меня.

Виктор Шкловский

Вы помните, как писал Троцкий: "Необходимо разбить пространство на квадраты в шахматном порядке. Квадраты А оставить себе, а Б передать концессионерам"??

Пространство это прежде звали Россией.

Генерал-немец в "Войне и мире": "Войну нужно перенести в пространство".

Пространством этим была тоже Россия.

Ленин писал: "Я согласен жить в свином хлеву, только бы была — в нем — советская власть".

Мы живем вместе с ним.

Люди политики мерят мерой пространства, а Вы знаете, что в этом пространстве живут люди и что вообще здесь режут по животу.

Ленин же и Троцкий представляют же себе людей толпами-брикетами из человечины, и над